Кастро Алвес

этих уст», но она отказывает ему даже в поцелуе, боясь, что не устоит, если даст себя

поцеловать.

• * *

Поэт чувствовал, что смерть приближается с каждым днем. Он уже не в силах

ходить, просит, чтобы его кровать перенесли в большую гостиную в фасадной части

дома, где он может наблюдать солнце, освещающее толпу на улице. Стоит июнь, и к

небу поднимаются воздушные шары Сан-Жоана, маленькие звезды, которые создает

народ. На небе, говорят негры, сияют звезды — души живших когда-то мужественных

героев. Вот Зумби, негр из Палма-реса, Кастро Алвес смотрит на него с постели. Он

лег на эту постель двадцать девятого числа, чтобы уже больше никогда не встать. И

попросил, чтобы не впускали Агнезе, — пусть она не видит его умирающим. Он все

еще мечтает о ней, хотя это уже несбыточные мечты, он грезит о Палмаресе, о поэме,

которую он так и не успел написать. Мечтой его

121

121

последних дней было воспеть негритянскую республику Палмарес *.

Из этой поэмы до нас, подруга, дошли лишь несколько стихов, его приветствие

республике беглых негров. То было «смелое орлиное гнездо», «край храбрецов»,

«оплот свободы»:

Только в порожденном жаром Ты присниться можешь сне: О приют, где с ягуаром

Обитает кондор наравне!

Пусть другие поэты воспевают празднества королей:

Скован рабства крепкой цепью, Евнух жалкий воспоет И дворцов великолепье И

тиранов подлый гнет...

Он же будет воспевать Палмарес, и этот гими станет вершиной его гения:

О Палмарес несравненный, О свободы цитадель!..

Неприступным равный скалам. Будто обнесенный валом, Смог оплотом небывалым

Для раба ты ныне стать. Незадачливым сеньорам Раб в лицо кричит с задором: — Нет,

ни силой, ни измором Вам Палмареса не взять!

Ночью, которую лихорадка наполняет видениями, он ясно представляет себе эту

свою поэму о Пал-маресе. Дни умирающего июня и рождающегося июля залиты

солнцем, ночи украшены воздушными шарами. И когда в сверкании этих шаров

пропадает видение Агнезе, белокурой и голубоглазой, — мрамора, потеплевшего от его

ласк, — он видит в своей горячечном бреду героев Палмареса, восставших могучих

негров, готовых за свою свободу принять смерть. На этот раз он не слагает новой оды в

День 2 июля, рука уже отказывается ему служить. Агнезе идет в театр, но кто из тех,

что когда-то в другой

14*

122

День 2 июля слышали Кастро Алвеса, кто из них думал в этот вечер о спектакле?

Они мысленно обращались к тому, кто всегда в эту знаменательную для Баии

годовщину поднимал свой голос, чтобы приветствовать свободу, к тому, кто привел ее

под руку, как невесту, в их среду, к тому, кто сейчас умирает от чахотки в большом доме

на улице Содрэ. Агнезе принесла поэту из театра весть, что народ взывал к нему в

театре, сетуя на его отсутствие, отсутствие своего вожака. Он улыбнулся, народ верен

своим друзьям, моя негритянка, народ — хороший друг.

Лихорадка поглощает последние дни из его двадцати четырех гениальных лет. На

рассвете с пятого на шестое июля, когда все спят, он, один в своей постели, грезит об

Агнезе. Но вот он слышит бой атабаке. Нет, подруга, эти звуки доносятся издалека, с

далеких гор. Бьют барабаны в Палмаресе, там собираются негры, их целая армия.

Зумби останавливается возле его постели. Уходит Агнезе, исчезла ее белокурая

головка. Сейчас на ее месте негр-освободитель. На заре, занимающейся над Баией,

Зумби и Кастро Алвес беседуют, моя подруга, о Палмаресе.

122

Призыва пламенного сила Жила всегда в его речах; В народе мужество будила, В

тиранах — злобный страх.

Как красив к вечеру таинственный город Баия! От домов, от замощенных

огромными камнями улиц, от голубого неба, от гор веет поэзией.

Заходящее солнце проникает через окна. «Я хочу умереть, любимая, глядя в

бесконечную лазурь», — сказал он и попросил перенести его кровать из спальни в

гостиную. И вот он сейчас наедине с красотой наступающего вечера. Все вышли из

комнаты, полагая, что ему стало легче. Это хорошо: его не будут волновать и печалить

разговоры вполголоса, едва сдерживаемые слезы. Он сможет безмятежно созерцать

июльский вечер. Его сестры, друзья, Агнезе Трин-чи Мурри, врачи — все удалились...

Но вот кто-то легкой походкой входит в комнату; это женщина с застывшей,

странной улыбкой. Он всегда был любезен с женщинами, и они тоже

123

были добры к нему. Он и теперь любезно приветствует вошедшую, улыбаясь,

произносит любовный стих, он уже узнал ее: это Смерть, последний из «ангелов

полуночи». Поэт поднимает голову, берет Смерть за руку и еле слышно говорит ей:

Кто ты, подобная невесте,

В наряде белом н венце?

Из мира тайн пришла ты с вестью

О наступающем конце.

Еще одна возлюбленная, прекрасная, как и все остальные.

«Я был Дон-Жуаном, — говорит он, — но ты будешь моей последней любовью. Я

уйду с тобой и буду счастлив, моя божественная».

Смерть улыбается; какая женщина может устоять против соблазна его голоса,

против обаяния его прекрасного, благородного облика?

А между тем он продолжает говорить: «Но прежде чем уйти с тобой в нашу первую

ночь любви, которая будет полна нежных ласк, дай мне проститься с моими прежними

возлюбленными и моими друзьями».