Карточный домик

Кроме того, ей нужно было разобраться в сложной системе выборов: правила голосования казались разумными и понятными только тем, кто их составлял. В соответствии с ними результаты первого тура следовало отложить в сторону и провести новую номинацию. Они даже допускали – хотя это было маловероятно, – чтобы кандидаты, которые не вносили свои имена в первоначальный список, теперь присоединились к гонке.

Если б ни один из кандидатов не набрал больше половины голосов, между лидирующими тремя политиками было бы проведено последнее голосование, и победителя определили бы через систему пропорциональной репрезентации, которую правительство даже под угрозой смерти не соглашалось использовать во время всеобщих выборов. Не вызывало сомнений, что для правительства действовали одни правила, а для всех остальных – другие, так что этим вечером не один парламентский репортер хмурил брови и устало водил ручкой по бумаге, пытаясь получить ясную картину.

Мэтти позвонила Краевски. Они больше недели не встречались и не разговаривали, но, несмотря на все свои размышления, женщина очень хотела его видеть. Ей казалось, что ее со всех сторон окружают сомнения и вопросы без ответов, и она поняла, что ни за что не сможет разобраться сама. И хотя журналистке не хотелось в этом признаваться, ей требовалась помощь.

Джон не знал, как ответить на ее звонок. Он целую неделю спорил сам с собой, пытаясь понять, имеет ли Мэтти для него значение, или она просто использует его, или, может быть, и то и другое. Когда девушка предложила ему встретиться, он пригласил ее на роскошный ужин в «Ритце», но сразу же понял, что совершил ошибку. Она была в не подходящем для любовных отношений настроении, хоть со скрипками, хоть без, так что вместо «Ритца» они отправились выпить в баре «Реформ-клуба» – Краевски являлся его членом.

Мэтти прошла полмили от галереи для прессы в Палате общин до бара и обнаружила, что Джонни задержали обязанности заместителя главного редактора и он еще не пришел. А возможно, он таким способом хотел показать ей, как сильно на нее сердит. Сторин ждала его в окутанном дымом вестибюле со сводчатыми потолками и величественными колоннами. Казалось, время здесь не имело своей власти, и если б сюда снова вошел Гладстон[34], он обнаружил бы, что с тех пор, как он бывал тут около века назад, ничего не изменилось. Женщина нередко думала об иронии судьбы, по которой этому оплоту либерализма и реформаторства потребовалось сто пятьдесят лет, чтобы допустить женщин в свои стены, и она частенько напоминала его членам, что они страдают мужским шовинизмом, пока кто-то из них не сказал, что в «Телеграф» ни разу не было женщины – главного редактора.

Когда Джонни пришел, они с Мэтти взяли свои бокалы и уселись среди теней верхней галереи в глубокие кресла с потрескавшейся кожей, в которых было так приятно сидеть и из которых так же трудно было выбираться. Корреспондентка пила в душной атмосфере прошлого, в окружении теней давно ушедших поколений и отчаянно хотела отдаться на волю смертельной усталости и уплыть в забытье. Ей казалось, что она могла бы проспать в этом кресле год, а проснувшись, обнаружить, что перенеслась на несколько сотен лет в прошлое. Однако мучительные мысли не давали Сторин расслабиться.

– Что такое? – спросил Джон, хотя в этом вопросе не было необходимости. Одного взгляда ему хватило, чтобы понять, что его подруга устала и нервничает, а огонь в ее глазах почти потух.

– Ничего нового, – мрачно ответила журналистка. – Куча вопросов, слишком мало ответов и куски головоломки, которые не складываются в картину. Я чувствую, что происходящее связано с выборами лидера партии, только не могу понять, каким образом.

– Расскажи.

И Мэтти рассказала своему другу все, что ей удалось узнать – в том числе и что основную часть кусков головоломки почти наверняка можно повесить на шею О’Нила.

– Теперь я уже не сомневаюсь, что это он подсунул мне результаты опроса общественного мнения, – добавила она. – Он практически признал, что открыл адрес в Паддингтоне, и я уверена, что именно он внес изменения в компьютер штаба, чтобы подставить Чарльза Коллинриджа. Таким образом, получается, что О’Нил как-то замешан в банковских операциях и покупке акций. Только зачем?

– Чтобы избавиться от Коллинриджа, – предположил Краевски.

– А какая ему от этого польза? Он не может возглавить партию. Что его заставило подставить Коллинриджа?

Джон ничего не ответил. Он просто сидел и смотрел вдоль галереи на великолепные, написанные маслом портреты государственных деятелей Викторианской эпохи, для которых заговоры и интриги стали второй натурой, и спрашивал себя, что бы они на все это сказали. Однако Мэтти не могла разделить с ним его настроение.

– Думаю, он действует вместе с кем-то, кто хочет получить большой приз, с кем-то, кто занимает более серьезное положение, обладает властью… – задумчиво проговорила она. – С кем-то, для кого смена лидера выгодна. Обязательно должен быть кто-то, кто дергает О’Нила за веревочки.