Карл Либкнехт

«Мы стоим недалеко от Двины, у Фридрихштадта, образуя выдающийся вперед клин, охваченный справа и слева русскими позициями, Наш отряд уже подвергался сильному пушечному и ружейному обстрелу, посылали его и в окопы. Вчера ночью нашему командованию пришлось переменить квартиру из-за артиллерийского огня. Во время передвижений мы неоднократно знакомились с бомбами с аэропланов. Мы ежеминутно наготове — на случай тревоги — и не смеем даже раздеваться… Сейчас ночь, т. е. четверть десятого. Света нет, кроме горящей передо мной свечи… Табаку совсем нельзя получить… У нас много заболеваний дизентерией и тифом. В среднем больные составляют одну пятую часть роты (100 человек на 500)… Наша работа состоит в рубке леса в окрестностях Двины… На нашей мызе осталась в постели покинутая больная старая женщина. Вчера рано утром мы нашли старуху мертвой перед домом; мы похоронили ее у дороги. Но что об этом говорить: несчастья так велики, а раз рушения так ужасны, что нет сил писать» — пишет Либкнехт 15 сентября 1915 г.

«Мы работаем без всякого прикрытия на самой передовой линии, где стоят и передвигаются аванпосты. Русский фронт находится здесь еще по эту сторону Двины. Днем и ночью я слышу беспрерывный треск и грохот выстрелов, оглушительные взрывы, зловещее шипение, вой и свист снарядов. Гранаты и шрапнели — наше неизменное развлечение. С наступлением темноты мы ждем с минуты на минуту приказа об отступлении. Нас могут послать также, в случае надобности, и в окопы: саперы показали себя, по словам Гинденбурга, с такой хорошей стороны, что они наверное будут удостоены этой «чести»… Продовольственное дело поставлено далеко не удовлетворительно. Хорош только картофель, да и то потому, что его в изобилии можно найти на полях. Табаку получить невозможно. А между тем сзади нас на этапном пункте есть все, что угодно… С половины седьмого уже темно. Не дают ни свечей, никакого другого осветительного материала. Слоняешься взад и вперед, не можешь ни писать, ни читать; наконец, истомившись до невозможности, лезешь в свою постель, т. е. в сырую солому в нетопленном, конечно, сарае или конюшне, часто промокнув до костей. Закутаешься от холода в шинель и тонкое одеяло: лежишь и зябнешь всю ночь, дрожа, как собака» — такова картинка фронтовой жизни, которую Либкнехт дает в письме от 20 сентября 1915 г.

Но это еще только цветочки. Дальше начинается настоящий ад. Отдельные кошмарные эпизоды ярко описаны Либкнехтом сразу по свежим следам событий. Эти документы крайне важны не только для биографии Либкнехта, но и для истории мировой войны. Описания ужасов войны в них настолько ярки, что могут быть поставлены рядом с художественными произведениями крупнейших мастеров, посвящавших свое перо или свою кисть изображению обстановки войны.

Вот, например, письмо Либкнехта от 8 октября 1915 г.

«Вот они, настоящие переживания! Вчера, в полдень, влетела граната в окно соседнего дома: один убитый и один тяжело раненый. Сегодня рано утром, в половине девятого, один товарищ по взводу был тяжело ранен в живот во время работы; он еще жив. Вчера в полдень разорвалась шрапнель как раз надо мной в то время, когда я разговаривал с лейтенантом во дворе штаба; одна из пуль прошмыгнула между нами, и я ее потом поднял. Мы стоим на мызе, неподалеку от Двинского леса; германские артиллерийские позиции, которые до вчерашнего дня находились совсем близко от нас, перенесены теперь, вследствие длительного их обстрела, в другое место.

«Мы работаем «ночью», т. е. выходим в половине пятого дня, добираемся около пяти часов до окопов, бежим в темноте, спотыкаясь и падая, по траншейным ходам и, наконец, ползем в течение трех четвертей часа до места назначения.

«Там мы работаем до часу ночи; в два часа начинаем обратный поход к квартире. Приходим в три часа. Пьем кофе. Затем — в «постель», т. е. ложимся на солому в ледяном сарае, кутаясь в холодные шинель и одеяло. Сегодня было два градуса ниже нуля.

_{Карл Либкнехт на фронте.}