Карл Либкнехт

«Меня вызвал[6] из батальонного штаба и заявил мне: «Нам сообщили, что вы ведете среди своих товарищей пропаганду против церкви. Я этого допустить не могу: окружное управление — почва нейтральная. Я должен вас просить (официально) прекратить это занятие. Говорят, что вы подкрепляете свои доводы против религии еще тем, что таким путем можно содействовать окончанию войны; это можно легко истолковать, как возбуждение к мятежу. — (Я возражаю). — 'Я говорю вам это с самыми лучшими намерениями; как я сам отношусь к церкви, это в данном случае не существенно. Мое понимание войны приближается к вашему и в глубине души я симпатизирую пацифистским идеям. Вы, вероятно, догадываетесь, что вы окружены шпионами, которые обо всем доносят: значит, необходима осторожность. Кроме того, я знаю, что саперный штаб-офицер далеко к вам не расположен. Я сам слышал, как он по случаю вашего последнего отпуска сказал: «Если бы он там разгуливал в штатском, я его непременно бы арестовал». Будьте настороже».

«Приехал батальонный командир и вызвал меня. Он слышал, мол, о моей пропаганде против церкви. Это недопустимо. Ему важно быть со мною в хороших отношениях, чтобы иметь право сказать, что я вел себя безупречно. Он этому делу не даст дальнейшего хода и будет считать, что узнал об этом частным образом. Но я не должен забывать, что многие мои товарищи разыгрывают передо мной роль добрых друзей, а за моей спиной говорят против меня и пишут на меня доносы. Конечно, он не возражает против того, чтобы я беседовал с отдельными лицами, взгляды которых мне известны, — ведь и он сам имел со мной подобные же разговоры и при случае опять обратится ко мне с некоторыми вопросами, когда я вернусь из рейхстага. Но только — чтобы не было «агитации»… Он сказал еще: «Вы не должны забывать, что ваши письма могут быть вскрыты: это разрешается (для предупреждения бунтов и возмущений). Подвергались ли вы этому, не знаю. Но вы должны со всем этим считаться. Однажды (в штабе батальона) говорили о том, что ваша жена за границей и что вы переписываетесь с ней при помощи условного адреса».

Два этих рассказа мы заимствуем из «Заметок», которые одно время вел Либкнехт на фронте. Заметки эти сделаны 25 и 26 октября 1915 г.

Знакомясь хотя бы с этими немногими эпизодами из области взаимоотношений Либкнехта с офицерством и сопоставляя рассказы Либкнехта с выдержками из обвинительного акта по его делу, невольно. задаешь себе вопрос: как это могло случиться, что Либкнехт, который держался так демонстративно, не угодил тут же под военно-полевой суд, не был тут же на месте расстрелян?

«Я стрелять не буду, — писал Либкнехт курсивом в письме от 21 сент. 1915 г. — Единственно чего я хотел бы избегнуть, это— окопов. Все остальное, все опасности — пустяки. Но участвовать в этой бойне я не могу, это свыше моих сил» — писал он 4 октября 1915 г. «Теперь и я в России, — писал он с русского фронта. — И при каких ужасных условиях! Я не могу описать вам мое нравственное состояние. Чувствовать себя безвольным орудием глубоко ненавистной власти. И защищать… — чьи интересы?!»

«История этой войны, — пишет Либкнехт своему сыну 31 октября 1915 г., — будет проще, чем история многих прежних войн, ибо побудительные мотивы ее ясны и очевидны во всей их грубости. Вспомни о крестовых походах: они были окутаны фантастическим религиозно-культурным покровом, скрывавшим под собою стремления экономического характера — то были широко задуманные торговые экспедиции. В нынешней войне ее чудовищные размеры, средства и цели не только ничем не прикрыты, а наоборот — раскрыты».

Вот какие мысли в самой простой, общедоступной, понятной каждому солдату форме проповедывал Либкнехт на фронте. Легко себе представить, какое зажигательное влияние должна была оказывать на солдат такая проповедь, идущая из уст человека с таким авторитетом, с таким ореолом, как у Карла Либкнехта, — проповедь, ведущаяся к тому же в такой трагической для каждого рядового солдата обстановке.

«Я стрелять не буду!» — это Либкнехт говорит не только в письмах к товарищам и к детям. «Я стрелять не буду!» — говорит он простым солдатам, с которыми вместе спит на соломе в холодном сарае, говорит солдатам с.-д. из числа берлинских рабочих, с которыми судьба столкнула его на фронте. «Я стрелять не буду!» — говорит он рядовым ландштурмистам, «положение которых поистине потрясающее».

«Я стрелять не буду!»— говорит он товарищам, которые «носят его на руках», и соседним пулеметчикам, у которых он сидит «в теплом прикрытии». И всякому ведь ясно: «я стрелять не буду» означает в этой обстановке — «не стреляйте и вы»; а затем из этого логически вытекает: «поверните штыки в другую сторону», — как Либкнехт это в действительности и говорил.