Карьера

Постепенно, не то чтобы не ожидаемая… Но все-таки поразившая в самое сердце Ивана Дмитриевича… «Некоторая политическая апатия» все чаще, все явственнее начала проявляться и быть все заметнее в жизни всего общества.

Ивану Дмитриевичу Логинову — именно в эти годы! — стало особо лично обидно.

Если бы они — эти сотни тысяч… Пусть даже миллионы, воров, нечестных людей, недовольных, «диссидентов»… Просто всякой бестолочи!.. Знали, как рядом, совсем близко! Меньше минуты, шага, мгновения… Для них для всех — висит опасность самой смерти! Конкретного конца всего!

Сколько раз это… Буквально дышало всем им в лицо?!

И сколько раз он… И такие, как он, выводили их же, и мерзавцев тоже. Из-под страшного огня?! Гибели? Конца?!

Сколько стоило это сил?!

Сколько!!

Его личных, Ивана Дмитриевича Логинова, сил!

Седых волос!..

Сердечных приступов!..

Бессонных ночей… Двух инфарктов!

«Ради кого? Ради себя, что ли? Или он вынужден, приговорен жить так? Ради… Каких-то бездельников?

Рвачей? Воров?

Всякой мрази?

Хорошо!!! Чего? Чего они — хотят?

Все эти…

Какого-нибудь «ромали»? Из последних Романовых? В пыльном сюртуке… с облезлыми аксельбантами?

Или хотят стать… какой-нибудь Турцией? Чтобы поставлять Европе и Америке бесплатную рабочую силу? Наши мозги? Таланты? И за что? За право смотреть по вечерам по телевизору голых девок?

Так, какая же им… Свобода нужна? Какая?!

…Даже среди хорошо знакомых ему людей слышал он, когда кто-нибудь проштрафился: «Ну, что ж получается? Сначала разбаловали русских ребят? А теперь их же… В кутузку?»

Он не вмешивался в эти разговоры. Но все чаще узнавал, что «проштрафившиеся ребята» так или иначе — конечно, с выговором и понижением! — но оставались «на плаву».

— Рыба гниет с головы! — искоса посмотрев на него, сказала в одно из их чаепитий баба Шура.

— Ты о чем? Любка?! Что ли? Или жена? — искренне испугался Иван Дмитриевич.

— Куда уж им!.. Растяпам! Своего не осилят! Имя твое… — усмехнулась баба Шура. — Оно дороже всяких денег!

— Да нет? Кто именно?! Жена, что ли…

Баба Шура спокойно встала, понесла чашки в раковину. Иван Дмитриевич смотрел ей вслед.

— Доносчицей — век не была! Только если ты на таку… Гору забрался? Острее всякого орла видеть должон! И своими! Своими глазами! А не моими… «гляделками»!

Когда он уходил к себе в кабинет, растрепанный, недовольный, постаревший, она положила ему руку на плечо. Сказала тихо, когда он наклонился.

— Любви в тебе мало… Кулаками да пинками много в жизни добивался. Добился! Затоптать, да забыть, да по их головам пройтись — дело не новое!

— Темно… говоришь! — огрызнулся Логинов.

— Народ-то уж… не тот! И вы — не те! Вот и поделили они с вами общую жизнь. Вам — речи говорить, да указывать! А им, — как худым слугам, — обирать хозяина! Да еще насмехаться! Ему вслед!

«Как искренно страдала она за него! Как понимала, что не послушает он ее! Не дойдут до строгой логиновской души ее речи…»

Через день-другой он отдал распоряжение незаметно, но тщательно проверить доходы, положение, деятельность своих ближайших сотрудников.

Ответ был безоблачно-оптимистичный! «Чистое вранье!!!»

Иван Дмитриевич решил встретиться со старым… Другом-недругом! С Анатолием Петровичем Манаковым. Через его руки проходили многие неприятные дела.

А тот? Манаков? Он просто ушел от разговора!

Да, Логинов был выше по положению… Но Манаков — информированнее…

«Значит? Кто — сильнее?!»

Когда Иван Дмитриевич прижал его, Манаков покраснел и буркнул: «Пока — у меня нет доказательств! А напраслины ни на кого наводить не намерен. Обжегся! Было дело…»

Так ничего определенного и не ответил ему Манаков! А ведь он, Логинов, тянулся к нему. Не просил, но все же… Нет! «Филин» осторожен! Да не слишком ли?!! Но ведь тогда он, Манаков, ни в чем… И не оспорил его?! А?

Ивану Дмитриевичу показалось, что эти его самостоятельные расследования не прошли мимо внимания Нахабина, его людей, а это было плохо… Как-то потаенно — опасно!

Все это вызвало у Логинова чувство досадливой неуверенности. Иногда возникало желание решительно сменить основных работников его отделов. Но старик Корсаков был прав — это было уже непросто! Решал все-таки Сам, а отношения их с Самим так и не стали доверительными. Там «варила кашу» другая группа — «лично преданных». Или, вернее, «лично отобранных». В семью!

На крутые перемены нужно было время, силы, союзники. Ничего из этого на поверку не оказалось! Вон, даже Манаков вынужден был выжидать!

Поездка в Европу принесла ему реальные политические плоды, новый вес в Европе. Многое в личных контактах (конечно, хорошо подготовленных отделами, МИДом) решалось легче, проще.

Это утешало, радовало!

Скоро ему должно было исполниться семьдесят два.

«Мир, в конце концов, — это первое условие, начало начал, исходная точка самой жизни… — успокаивал он сам себя. — А со своими делами уж как-нибудь разберемся». Хотя он знал, что это далеко не так. Вот уж и Нахабин косит глазом, бьет копытом перед дверью Самого.

…Логинов сидел сейчас в небольшой комнатенке, на корсаковской даче, около огня. Маленький камин еле тлел в высокой длинной комнате.