Карьера

«Милый Иван Дмитриевич, — писала она. — Ванюша… Извините, что перо само так написало ваше имя. Мне уже немало лет, и скоро конец всему, что было радостью и печалями моей жизни. Конец самой моей жизни. Я думаю об этом без особого страха или горечи. Мне в жизни много раз везло. В самые отчаянные минуты всегда находились люди, которые протягивали мне руку помощи. Мне кажется, что они были слишком великодушны ко мне, и я за всю свою жизнь так и не смогла отплатить им за все добро, что они сделали для меня. Так уж, наверно, я никогда не смогу в полной мере отблагодарить Александра Кирилловича, который спас меня буквально от голодной смерти, болезни, заброшенности. Вряд ли я смогла дать своему сыну столько тепла, понимания и простой ласки, которые он получил бы от любой другой матери. Просто, наверно, меня так воспитали. Среди таких людей я выросла. Вы тоже заслужили гораздо больше и получили бы все, если бы на моем месте была бы другая женщина. А я не смогла. Так, может быть, — надеюсь, молю, плачу! — сама ваша жизнь, хорошая душа ваша сможет воздать вам все то, что было не в моих слабых, неуверенных силах. Простите и прощайте, ваша… и т. д.».

— Иван Дмитриевич! — голос шофера вывел Логинова из оцепенения.

— Что?

Молодой помощник открыл дверь машины.

— Там какая-то дамочка врезалась в ворота. Может, вы пройдете прямо в дом? Пока мы с ней разберемся?

Логинов оперся о протянутую руку помощника и вышел на воздух. Закружилась голова от ночной, пронзительной свежести.

«Да! Так бы и задохнуться — от ночного воздуха! Да! Только очень немолодой человек… Может так подумать?!»

Шагах в десяти от него стояла чем-то раздраженная, красивая женщина. Наверно, владелица «Жигулей», знакомая хозяев дачи, к которым она так поздно приехала.

Лицо женщины показалось ему знакомым, и он машинально кивнул. Она попыталась двинуться к нему, но ее тут же закрыли фигуры его охранников.

Около калитки, как обычно, стояла невозмутимая, приветливая Февронья Савватеевна. Он, неожиданно для себя, взял ее под руку, и они молча пошли в дом. Старая женщина еле заметным движением, а может быть очень тихим, нерасслышанным словом, поблагодарила его. Ивану Дмитриевичу стало спокойно, уютно, тихо. Значит, он прав, что вернулся! Не зря не отпускали его весь вечер мысли о прошлом!

«Ах, какая глупость! Какая «дешевка» рискового, ярого карьериста!» — вспомнил он слова старого Корсакова, когда сам, не придавая значения, как о давнем курьезе, рассказал ему о выходке Нахабина с академиками…

Может быть, первый и единственный раз за все время их беседы Александр Кириллович взорвался.

— Я пригласил… одного человека? По делу… К вам? Это очень рассердит? Нашего…

Логинов не успел окончить фразу, как Февронья Савватеевна кивнула головой, словно знала о чем речь.

— Да, да… Галя, внучка, звонила. Они сегодня заедут.

— С кем заедут?

— С вашим… товарищем!

Логинов остановился посреди дорожки.

— Так… Это?

— Я предупредила Александра Кирилловича…

— А он?

— Я предупредила!

Пожилая женщина снова взяла его под руку, и он уже с каким-то другим, более сосредоточенным чувством пошел к дому.

16

«Наверно, помощник догадался позвонить домой?!»

Дочь с мужем были где-то на гастролях. Жена второй месяц лежала в Кунцевской больнице. Там у нее была своя компания. Она и не рвалась домой… В их доме издавна хозяйничала баба Шура, которую они привезли с собой еще из Сибири. Была она из староверок, тихая, неумолимо властная. Настоящая домоправительница. Спала всегда на кухне. Переселить ее оттуда было невозможно — это было ее владение, рабочее место, убежище.

Доставалось от бабы Шуры всем, даже Ивану Дмитриевичу.

Он знал, что и сейчас она ждет его.

Явись он хоть в пять утра, она, не слушая его протестов, поднимется, накроет стол. Сядет рядом. Помолчит. Требовательно и внимательно посмотрит на него…