Карьера

Это началось не тогда, когда Корсаков был реабилитирован и даже еще несколько месяцев работал… Просто как-то не сходились их пути! Да, и не искал Иван Дмитриевич встречи со своим бывшим учителем, шефом, другом.

Он позвонил Александру Кирилловичу через много лет, когда узнал, что Мария Алексеевна умерла. Хотел выразить соболезнование. Корсаков сказал: «Приезжай».

И он приехал…

Машеньку уже день, как похоронили. Сын с семьей летел в Европу, где Кир начинал работать в ооновской организации. Старику была нужна помощь… Его вечная гордость и одиночество сыграли с ним невеселую шутку. Обломилась, оторвалась с Машей, рухнула половина жизни!

Время словно раскололось… Даже сын был уже в новом времени. А в том, с которым ушла Мария Алексеевна, оставался он один. И может быть, еще Иван Дмитриевич.

Они просидели почти целый вечер. Александр Кириллович даже выпил немного коньяка из старинного, пузатого, наполеоновского бокала. Слушал разговорившегося, помолодевшего Логинова, изредка сам задавал вопросы. Оказалось, он был гораздо более в курсе дела, чем могло показаться. Не высказывал ни одобрения, ни порицания. Ничего не просил… Просто смотрел и смотрел на Логинова. Под этим взглядом Ивану было почему-то спокойно, надежно. Иван в первый раз чувствовал себя расплатившимся, вернувшим долг.

«Смешно! Но еще… И оправдавшим ожидания!»

Как он ни пытался перейти на более близкий, другой тон, Корсаков по-прежнему разговаривал с ним не как с Логиновым… Может быть, даже не как с Иваном Дмитриевичем. А просто — с Иваном! Конечно, не тем, давним, молодым, но все равно как со ставшим взрослым, самостоятельным, но учеником. Продолжателем… Реализатором… Толкователем, что ли, его… ЕГО ДЕЛА.

— Приезжай. Пока я жив! Другого такого дома… У тебя не будет, — сказал старый Корсаков на прощание. — Дай я обниму тебя! Ванюша…

Он обнял Логинова и, не оглядываясь, пошел в дом. Сопровождавшая Логинова до калитки седая, полная, серьезная женщина на прощание также спокойно повторила: «Приезжайте, Иван Дмитриевич. Вам надо иметь… Такой дом».

Логинов неожиданно поцеловал ее плотную, еще сильную руку.

— Ему нужны вы. Он же не старик! — Она задумалась и тихо добавила: — Он — хранитель.

И действительно, после того вечера Логинову как-то незаметно, но явственно — хотя бы для самого себя! — стало легче жить.

«Ни много ни мало — «Легче жить?!»

Корсаков только слушал его. Но по тому, как он слушал, Логинов мог догадаться — когда старый Корсаков не одобряет его действия, мысли, решения. А для Ивана это был уже сигнал! Если так, надо было снова и снова возвращаться к вопросу. Раза два Логинов решительно менял свое мнение по трезвому, — после беседы со стариком, — размышлению. Каждый раз это было хорошо, умно, дальновидно.

«Я не могу тебе навязывать своего мнения, — сказал однажды Александр Кириллович, выйдя на минуту из своей обычной внимательной отчужденности. — В течение двух десятков лет я мог… И реально решал, как двигаться нашему обществу… Не один, конечно! Но и мой голос был тогда… Не из последних».

Он отодвинулся от стола, усмехнулся, хлопнул красивой, мускулистой рукой по колену.

«Примерно столько же лет… Я расплачивался — за свои решения! Не всем выпала такая честь. Мне — да!» — Он засмеялся. Как всегда коротко и громко.

— Так что я нахожусь в сложном положении. С одной стороны — у меня есть опыт решения вопросов… С другой стороны — вот они шишки… Которыми со мной расплатились!

Он снова стал серьезным, даже мрачным.

— Не хотелось бы… Повторять? — осторожно, серьезно спросил Логинов.

— Хотелось… — неожиданно горячо ответил старик. — Поздно!

— А мне — не поздно?

Логинов спросил это, надеясь услышать веселые, шутливые слова. В ответ было только молчание. И внимательный долгий взгляд.

Потом пили чай…

Уезжая от старика в тот раз, Логинов понял, что их соревнование, оказывается, продолжалось. Но теперь — не из-за женщины.

Конечно, Иван Дмитриевич давно понял, что старик услал его тогда в Верхне-Куровский райком не только для того, чтобы Логинов начал самостоятельную жизнь. Знал он даже, что Машенька проплакала всю ночь, узнав от мужа, что Ваня покидает их… Уж она-то, и душой и немалым своим горьким опытом, знала, что их расставание — тоже навсегда.

Когда это стало возможным, она написала Ивану Дмитриевичу длинное, вроде бы спокойное письмо со словами благодарности за помощь в трудные годы. Писала о сыне, о Кире… «Что он, слава богу, заканчивает институт. Что она рада тому, каким он вырос». Ни о чем не просила Ивана Дмитриевича, даже наоборот. Но в самом письме была какая-то тень окончания их отношений, отдача долгов. Прощания…

В «постскриптуме» она написала несколько слов, которые заставили Логинова закрыть глаза и сидеть несколько минут в горьком оцепенении.