Карьера

— Тебя же предупреждали — «не связывайся!» Ни Карманов, ни его дядя… Манаков Анатолий Петрович! Мягко говоря, не занимаются этими вопросами! Вплотную! Они — «соседи»! А ты знаешь, что мы живем во времени четкого… — Олег коротким, резким жестом словно разрубил что-то перед собой. — Четкого разделения… Ответственности. Прав! Обязанностей! А главное и последнее — решение о переговорах санкционировано… Самим!

— Через голову Ивана Дмитриевича?

— Он тоже дал согласие.

— Не зная моей телеграммы? Ну? Ты не ответил? Олег Павлович!

— Про что? Про твою телеграмму? — как о чем-то совершенно незначительном спросил Олег Павлович. — Она на месте… Подшита к переписке. Только она оказалась «дезой»! Точно! — он усмехнулся. — Что тебе еще хочется узнать? А то у меня действительно… Со временем! Что тебя пока защищает? Она! Галя… И еще я — твой будущий родственник. А защищать тебя надо! Надо… Есть… Нехорошее — на тебя!

«…Когда же успел этот длинный, худой, неистовый их студенческий, комсомольский деятель превратиться в этого гибкого, стального, безжалостного человека? В политика? Или «политикана»? Без совести? Без чести?!»

Да, Корсаков знал, что Нахабин — его заместитель, его помощник… Вообще все «они» на сегодняшний день были наиболее близкими людьми к Самому.

Их круг все расширялся и расширялся. Теперь в него входили и академики, и экономисты, и хозяева сферы массовой информации. Кирилл подозревал, что к ним примыкали и другие, более важные в государстве, силы…

Кто сейчас мог встать у них на пути? Кто мог открыть глаза Самому?

Один Манаков? А не слишком ли он умен? А не слишком ли он осторожен? Может быть, Манаков просто слишком дальновиден? А не много ли — «слишком»… Всех — вместе?!

— Санкционированы Самим… А Сам-то в каком состоянии?! Кто же этого не знал? Нахабин передергивается при имени Манакова! Но реальной опасности, кажется, не чувствует? Да, и в чем?! Может быть, эта опасность? Если реалистично… У него — все чисто! Он по долгу службы проводит политику партии, определенную съездом! Курс на разрядку! На развитие братских отношений с компартиями! На замораживание ядерных арсеналов! Все проще простого! Ясно, как божий день! Как круг! Как колесо!

«Все чисто — кроме моей телеграммы! Но она же признана «дезой?» А я? Кто? Ноль…»

И это тоже нужно понимать! И Корсаков понимал…

Но он понимал и то, что его телеграмма… Что она по-прежнему большой козырь в их еще непонятной ему, но реальной игре большой власти… Против кого? Против Манакова? А может… И самого Логинова?

— И еще… Я тебе советую! — встал Нахабин. — Не бросайся словами. Здесь нет ни Нахабина… Ни Манакова… Ни Логинова… Ни другого — какого! Имярека! А есть серьезное, партийное дело! Которое нам доверено… Слишком серьезное, чтобы…

Он коротко посмотрел на Корсакова, но сдержался. Слово «всякие» — или что еще похуже! — так и повисло в воздухе.

— И вообще! Есть дисциплина. Партийная. Государственная. Работай там, куда тебя направляют. Значит, так нужно!

— Кому? — Кирилл опустил голову.

— Тебя можно пожалеть… Есть более важные… вещи. — Олег Павлович был уже у двери. — Есть государственные интересы! И позволь… Уж нам судить, как их решать!

Корсаков встал. Надо во что бы то ни стало остановить, задержать Нахабина.

— Я…

— Ты! — резко сказал Олег Павлович. — Ты… Не играй! С огнем!

— Не угрожай, — спокойно ответил Кирилл Александрович.

— Это не моя профессия — угрожать, — наклонился к нему Нахабин. — На это… Есть другие люди!

Он вздохнул, махнул рукой и стремительно вышел из столовой. Своей упругой, раскачивающейся походкой. Как цапля на длинных сильных ногах…

У Кирилла пересохло в горле. Он взял со стола первую попавшуюся рюмку и выпил. Это была водка. Он захлебнулся, закашлялся.

Когда Кирилл обернулся, то увидел, что Галя смотрит на него… с жалостью. С разочарованием!

«А может быть, с презрением?»

— Договори… — прошептала Галя. — Договори с ним! Будет хуже!

«Боже! Она!… Уже заботится обо мне!»

— Я ухожу! — раздался требовательный голос Олега Павловича из прихожей.

Галя сделала шаг к отцу. Подтолкнула его к двери. Кирилл успел заметить досаду на ее лице.

Нахабин стоял, ожидая их. На нем был уже безукоризненный костюм, крахмальная рубашка. Ни расхристанности! Ни раздражительности! Это был подтянутый, ироничный, даже доброжелательный господин.

Он церемонно поцеловал руку Евгении Корниловне. Чмокнул в лоб Галю. Свободным широким жестом протянул ладонь Корсакову.

— Как говорил Гете: «Гений — это терпение!» Так что, Кирилл… Александрович… — добавил он, чуть наклонив голову. — Еще немного терпения… Оно ведь наше с тобой… Профессиональное качество? Сам понимаешь — всех нас ждут большие перемены! Какой год на дворе? 1982-й! А заботиться о них надо сейчас! И все будет — отлич-чно!

Это мягкое, удвоенное «ч» прозвучало по-домашнему. Доверительно! Уютно! Союзнически!

Он подмигнул Корсакову и, уже взявшись за ручку двери, оглянулся.

— Кстати.

Кирилл напрягся.

— Кстати… Марина… Твоя жена… Гораздо спокойнее смотрит на наши отношения. И вообще на ваше… На наше семейное будущее!