Карантин по-питерски

Каждый вечер папа заходил к нам с сёстрами в комнату, чтобы поцеловать на ночь и пожелать добрых снов. В один из таких вечеров я решил притвориться спящим. Папа подошёл ко мне и не стал меня тревожить – ни словами, ни поцелуем. Затем он поцеловал сестру Ассоль, затем сестру Ангелину и на сестре Маше я уже забеспокоился, неужели он не подойдёт ко мне повторно. Он не подошёл, думая, что я сплю, ведь я лежал с закрытыми глазами.

Когда он ушёл, я расплакался.

09.09.2020

Валерий Айрапетян:

На даче косил траву электротриммером, хреновый инструмент, если честно, на бензине триммер в разы лучше (срезает каждую травинку, а не пригибает к земле через одну), но какой есть. Травку, бывает, не возьмёт, а лягушку посёк насмерть, хотя жена (и так постоянно: случается то, о нежелательном свершении чего она всякий раз предупреждает) полушуткой, настоянной на умилительных детских впечатлениях от прочитанного Даррелла, опрокинула, перед тем как зайти в дом: «Лягушек не поубивай! Смотри внимательно!» Ну, что вышло, то произошло.

Александр сетует на скоротечное лето, а я и не припомню уже столь долгого, нескончаемого лета. Такого долгого и солнечного, что и на моря неохота вовсе. Это лето началось для меня в середине апреля и до сих пор вот продолжается.

Возможно, всё дело в даче. Никогда не мыслил себя дачником, а тут вдруг стал им. Лето невыездное, парки открыли ближе к осени, гулять с ребёнком в центре города было негде, вот мы с женой и вспомнили про бабушкину дачу.

Опыт жизни на природе у меня солидный: пять лет прожил в горном селе в Армении, столько же в русском (Центральное Черноземье) селе, на самой его окраине, у леса. В горах занимался собирательством, вёл сельское хозяйство в России, но то всё было продиктовано вопросами выживания: попал – вкалывай.

А дачник – это выбор. Можешь жить в городе, можешь за городом, можешь проводить выходные на природе, короче – выбирай.

Присутствует, однако, нечто незримо пошленькое в дачной жизни, какая-то невсамделишность, театральность – в домах, в фасаде леса, клумбах, в звучащих отовсюду хитах радио «Шансон». Что-то среднее между суетливым стремлением горожанина «провести выходные на природе» и выученным восторгом менеджера, любующегося закатом с ополовиненной полторашкой крепкой «Охоты» за пазухой.

На счастье, дачный участок (17 соток) требовал преобразований, а ничто так не примиряет с действительностью, как тяжёлый физический труд, освежающий душ и вкусный ужин на открытом воздухе.

Сначала я освободил от дёрна вываленную перед воротами дюжину лет тому назад машину песка, дёрном закидал канаву, а песок перетащил на тачке вглубь участка, к туалету. Потом вырубил и выкорчевал с десяток облепиховых деревец, оккупировавших центр участка, выкосил метровый, обживший треть площади, иван-чай, лозу подрубил топориком, а собранный на добрый грузовик мусор сжёг в двух бочках. Никогда не думал, что бочки столь прожорливы и термостойки: в одной железной бочке за пару дней можно сжечь разобранную баню, толстый, укрывавший теплицу, целлофан, дюжину дырявых пластиковых вёдер, сотню веток свежесрезанной лозы и много всякого хлама типа потрёпанного половика и прохудившегося одеяла.

Ближе к вечеру выносил из мастерской мангал, поджигал берёзовые поленья, на огне пёк овощи, на углях жарил шашлык, замаринованный накануне. Собирались семьёй в летней беседке, сколоченной тестем из реек и пластиковых листов, ужинали под вино и что покрепче. После душа – лёгкий, уставший, чистый, сытый, довольный – ложился спать. Такой ритм быстро примирил с выходной дачной жизнью.

Так вот, прибил лягушку. Кажется, что лягушки медленно, с неохотой, улепётывают от бесовски завывающего триммера (на самом деле неуклюже барахтаются в траве, пытаясь найти опору для прыжка). Так люди больше для виду, чем от страха, ускоряются, семенят под моросящим дождиком.

Нашла опору, прыгнула, а на излёте я её и подсёк. Заметил, как странный ком отлетел в сторону цветника. Перестал косить, присел, раздвинул некошеный травяной рядок, гляжу на страдалицу, иссечённую в двух местах по диагонали. Ни крови, ни ран – ровные вдавленные в тело полоски. Смотрел на мёртвое земноводное и на фон – клумбу с георгинами, гладиолусами, флоксами, астрами – и подумал о том, что, в общем-то, вот она – история обещанного цвета жизни и внезапной (случайной, заслуженной, преждевременной, ужасной, лёгкой) смерти.

Когда жена вышла из дома, сообщил, что убил лягушку.

– Ты специально, что ли?!

– Да нет, так получилось… Сам расстроился…

Секунду спустя мне не понравился собственный траурный тон по поводу убитой лягушки, и я воскликнул:

– Да и хуй с ней! Не человека ведь!

– Грубиян!