Камила

— Плата здесь — сама жизнь, — Ари мрачно оскалилась, а потом взглянула на меня. — Погоди, ты думаешь, твой родственник заплатил, чтобы тебя сюда отдали?

— Да, — начала было я, но вспомнила возглас Марии: «Всех здесь купили!» и осеклась. Трудно мне было задать следующий вопрос, труднее некуда, потому что ответ витал на поверхности, и я уже чувствовала его кожей. — Разве нет?

— Это не школа и не работный дом, — она говорила неохотно, но твердо, как будто эти слова зрели в ее душе давно и сейчас принесли свои плоды. — Мы не ходим ни в церковь, ни в гости, у нас нет родственников, нет друзей и нет будущего. Бедная, глупая девочка.

— А как же исповедь и причастие?

— У нас здесь свои исповеди и свои причастия… Вечером в этот дом приходят мужчины и женщины, и каждый из них волен делать с нами, что хочет, понимаешь?

Я упрямо мотнула головой. Мне не хотелось понимать и принимать, мне хотелось проснуться.

— Но я не хочу! — отчаянно шепнула я.

— Никто этого не хочет, — равнодушно ответила Ари. Лицо ее потускнело.

— А если убежать?

— Дурочка. Куда тебе идти? Умирать от голода на улице? Не мадам, так кто-то другой воспользуется тобой, здесь хоть кормят и иногда дарят подарки… А еще тебя поймают и высекут за непокорность или посадят в тюрьму. Никто не будет покрывать тебя, ясно? Никому здесь нельзя доверять.

Я кивнула. Мне хотелось спросить, почему же она так тепло приняла меня, если говорит о том, что все здесь настороже? Не легче бы было не обращать внимания? Может быть, я бы и спросила, но в комнату вошла старуха в черном с плотно сжатыми губами. В руках у нее была корзинка, накрытая несвежей холстиной.

— Госпожа Рот, вы так чудесно выглядите, у вас новое платье… — льстиво донеслось со всех сторон. Каждая из девиц пыталась задобрить старуху, но чем больше звучало комплиментов, тем больше старуха морщилась, как будто у нее болел зуб.

— Ешьте, — коротко велела она и поставила корзину на кровать. Под холстиной оказался нарезанный грубыми, неровными ломтями хлеб, смазанный маслом, и немного репы. Судя по лицам девушек, яство было не слишком вкусным, и кто-то даже осмелился недовольно что-то пробормотать.

Старуха хмуро оглядела комнату и поманила меня к себе.

— Мария! — окликнула она, выискав взглядом мою мучительницу. — Проводи ее к мадам.

Мария прикусила нижнюю губу и отложила свой недоеденный хлеб. Она с ненавистью взглянула на меня, но промолчала. Госпожа Рот больно сжала мое плечо сильными и костлявыми пальцами, как будто предостерегала от глупостей.

— Идем, Камилльхен, — ангельским голоском пропела Мария. Мне хотелось перекусить, пусть хлебом и маслом, но ослушаться я не посмела.

Тот, кто назвался моим дядей, уже уехал, и мадам коротала время за письмами. Сейчас в ее комнате гуще пахло духами, но совсем не так приторно и противно, как в девичьей.

— Ты уже познакомилась со своими товарками? — спросила она и чуть наклонила голову в ответ на наши почтительные книксены.

— Да, мадам.

— Подойди ко мне, — велела она, и я оробела вновь оказаться рядом с ней, но повиновалась. Теперь-то мне было ясно: она чудовище, совсем как горные карлы из старых поверий, они тоже похищали детей и заставляли их работать внутри горы.

— Наверное, ты сейчас полагаешь, что жизнь твоя кончена, так? — неожиданно ласково спросила мадам и взяла меня за подбородок своими ухоженными тонкими пальцами.

Я помотала головой, затем кивнула, и она еле заметно улыбнулась.

— Это не так, дитя мое. Многие девушки хотели бы оказаться на твоем месте. У тебя есть кровать, есть крыша над головой, еда. О тебе будут заботиться. Если ты будешь вести себя хорошо, то тебе будут дарить подарки. Может быть, какой-нибудь господин полюбит тебя и заплатит мне, чтобы выкупить тебя.

Мария вздохнула, но госпожа не повела и бровью, разглядывая мое лицо.

— Женщина должна сама распоряжаться своей судьбой и своим телом, — продолжила она. — Слушайся меня и госпожу Рот. Скажи мне, — неожиданно спросила она, - ты еще девственница?

Я покраснела и кивнула.

— У тебя уже когда-нибудь шла кровь снизу живота?

— Н-нет, мадам, — я удивленно пожала плечами.

— Нет? — бровь красиво изогнулась на ее напудренном лице. — Болела ли ты плохими болезнями?

— Не знаю, мадам, — и я действительно не знала, что именно она имела в виду. — Я не болела ничем, мадам.

— Хорошо, — она наконец отпустила мой подбородок. – Тебя еще осмотрит доктор. Не знаю, придет ли он сегодня… Но до его прихода не спускайся вниз, я не хочу неприятностей.

— Да, мадам.

Говорят, что все происходит к лучшему, и любой злой поступок может обратиться к добру. Спускаться вниз мне не пришлось ни сегодня, ни завтра, ни в какой-то из других дней, и до сего дня я благодарна за это Марии, которая держала ушки на макушке весь наш разговор с госпожой; трудно гадать, как бы повернулась моя жизнь, если бы не ее ненависть.

— Даже не рассчитывай, что кто-то полюбит тебя, Камилльхен, — прошипела она мне на ухо, как только мы вышли за дверь. — Сомневаюсь, что кто-то взглянет на твое лицо дважды.