Калека, Дева, Старец и Дитя

— Я выколю ему глаза и отрежу язык, оскверняющие наши техники. А потом я скормлю его мифям. Его убьёт животное, не человек. Он перешёл грань человеческого уже давно, это подходящая для него смерть, — прошептала она, но Илай решил добавить ещё один грех в итак уже бесконечный список:

— Не выйдет, мифи вымерли.

Ей хватило секунды, чтобы придумать ему новую участь.

— Тогда я сама его сожру.

Ого.

— Искупаться в его крови будет недостаточно, — продолжила она тихо. — Я поглощу его плоть и верну то, что должно принадлежать только Девам.

А ведь им запрещено есть любую живность. Каннибализм? Это всё сказало о её ненависти.

— Девочка, — позвал Илай, приводя её в чувства шёпотом, будто в её кровожадных мыслях не было места ничему настолько противоестественно нежному. — Я не считаю тебя осквернённой, но если сделаешь это, то осквернишь себя так, как Датэ бы никогда не смог.

Он задел её. Но, как оказалось, не тем, что её план пришёлся ему не по вкусу.

— Меня госпожой называет сам император.

— Не сомневаюсь. — Лично он считает, что этот храм стал таковым, только когда она в нём появилась. Без этой женщины само понятие святости оскудело бы наполовину. В какой бы грязи Датэ её ни купал, она становилась лишь чище, тогда как самому ублюдку не очиститься от скверны, даже омывшись в крови сотни Дев. — Может, тогда назовёшь мне своё имя?

— Я не помню его, Старик.

— Моё имя ты тоже постоянно забываешь.

— Нет, хотя стоило бы, учитывая, как много куда более важных вещей я забыла.

— Но не свою крошку-Чили.

— Не говори о ней, иначе я заткну тебе рот.

Будь проклято его скудное воображение, но, смотря на неё, он мог думать лишь о её лоне поверх своего рта. Только на таких условиях он согласен заткнуться.

— Ты так рьяно её оберегаешь, что не позволяешь мужчине даже произносить её имя?

— Я слышу, как ты произносишь её имя.

— Не так, что это становится равноценно насилию, так что успокойся.

— Но и без должного почтения.

Илай подкупающе улыбнулся.

— Я не могу почитать её сильнее тебя, а твоего имени я вообще не знаю.

Похоже, он смутил её своим ответом: его очевидное желание «осквернить» её с почтением никак не вязалось. Тогда как для Илая это «осквернение» было лучшим способом своё почтение выразить. Он бы занимался этим ночью и днём, благоговейно и обстоятельно, превращая любую подворотню в святилище и каждую минуту в торжество.

— Моё имя тебе ни к чему. Ты, кажется, забыл, кого именно тут допрашивают, — сказала она, вытягиваясь на ложе из белых одежд, будто это могло помочь допросу. — Лучше расскажи об этой печати.

Когда он смотрел на её грудь, думать о печати получалось меньше всего.

— Если бы ты позволила мне её как следует изучить…

— Десяти лет на это не хватило?

— Нет, ведь я понял, с чем имею дело, только когда ты сказала, что не можешь использовать техники. Всё это время я чувствовал твою сущность, одно лишь твоё присутствие исцеляло меня, не говоря уже о тебе — ты ни на день не постарела. О том, что на тебя поставлена печать, я вообще не догадывался.

Она вздохнула, подперев голову рукой.

— Здесь даже Дитя не нужно, чтобы понять, что ты лжёшь.

Нет, не нужно, Илай был с этим согласен, но назойливый малец всё-таки припёрся.

Двери распахнулись, и Илай дёрнулся в инстинктивном порыве загородить женщину, тогда как сама женщина даже не обернулась. Она ясно дала ему понять, что смотреть на неё — не его исключительное право. А может, ей просто было всё равно. К тому, что Илай считал своим сокровищем, она относилась без должных церемоний, почти пренебрежительно. Она никогда не ценила своё тело должным образом? Или возненавидела его, когда узнала о том, что с этим телом сделал Датэ?

— Ты предпочла восторженному вниманию своей благородной свиты общество отступника? — спросил ребёнок, оставляя стражу за порогом. — Это первые красавицы двора, они не привыкли быть отвергнутыми, поэтому они теперь рыдают и стыдливо прячут свои лица.

— Я их утешу, — улыбнулась она, и Илаю захотелось зарычать, особенно, когда этот вечно сующий свой нос в чужие дела малец подошёл к ней совсем близко.

Она сказала правду, даже император не смел ей указывать. Казалось, он получил этот титул лишь затем, чтобы теперь потакать любым её прихотям. Поэтому он не сказал ни слова по поводу её наготы. Но это не значит, что он её не замечал.

— Не смотри на неё, — не выдержал Илай, мысленно себя поздравляя. Ревность к ребёнку — хуже не бывает.

— Приказываешь императору, Старец? — улыбнулось Дитя. — Ты не смеешь ко мне обращаться даже с мольбами о пощаде, так что придержи свой гонор до встречи с Датэ.

— Да, я уверен, что совсем скоро с ним встречусь, и что он тоже скажет мне нечто подобное. Но даже при том, что он больше тебя раза в три, я и его нахер пошлю.

— После чего он сделает за меня всю грязную работу. Так что можешь не стесняться в выражениях.

— Не буду. Я лишь надеюсь, что ты и в этот разговор не влезешь, цыплёночек.

Дева тихо усмехнулась, Дитя поджало губы.

— Я опекаю этот город уже шестьдесят лет, вначале как судья, теперь как император. Если ты не признаёшь титулы, просто помни, что я старше тебя в два раза.