Калека, Дева, Старец и Дитя

— Мы уже слышали нечто подобное из уст нашей госпожи, чья речь была куда искуснее, а итог жизни — куда печальнее, — перебила её Метресса. — Неужели ты думаешь, что новая власть станет повторять ошибки прежней?

— А как же невинное дитя в моём чреве? И я сама… я ни в чём не виновата! Я — жертва! Меня изнасиловали! — Виола повернулась к собравшейся толпе. — Я умоляла о спасении, звала вас, но никто не помог мне, а теперь вы решили убить меня, доделать то, что не получилось у мужчины, которого вы сами вскормили?

— Не ты судья на этом собрании, чтобы обвинять нас.

— Изгоните меня! Я не виновата, но уйду, если вы так хотите избавиться от меня! Какая вам разница?! Вы никогда меня больше не увидите!

Госпожа качнула головой, и Виола бросилась прочь, стараясь протолкнуться через окруживших её сестёр.

— Завяжите ей глаза и рот. Обрежьте волосы, и пусть темноглазые сплетут из них верёвку, — приказала Метресса и, обернувшись на дерево, заявила: — Иве давно пора снова зацвести!

* * *

Моя участь была мучительна и ужасна, достойна лишь мужчин, нарушивших священный покой клана, но Мята больше не пыталась отговорить свою подругу. Не то чтобы я надеялась на что-то. Меня не пожалела даже моя единая, я не стала бы молить о пощаде самую принципиальную отшельницу, намеренную выслужиться перед своей взбудораженной паствой.

Всех мифей дворца, защищавших Метрессу, перебили той ночью, поэтому меня повели к лесу. В отличие от Виолы меня не стали связывать, потому что я не сопротивлялась. Следуя за конвоем, я лишь иногда оборачивалась. По замыслу Виолы всё должно было случиться наоборот: мне больше подходило висеть на том дереве, а она бы бежала прочь от него.

Я не торопилась. Меня не подгоняли. Даже наоборот, оттягивали неизбежное, сочувствуя: всё-таки я выглядела жалко ещё до того как расцарапала себе лицо и выдрала волосы, если верить Чили.

— Ориентируясь по красным клёнам, ты сможешь дойти до святилища, — шепнула одна из отшельниц в конце нашего пути. Конечно, она не верила, что это спасёт меня, но, может быть, облегчит казнь. Если бежать так быстро, как только возможно, надеясь выбраться, то смерть подкрадётся совершенно незаметно. Она настигнет в прыжке и прикончит одним ударом.

Я медленно спускалась, ориентируясь по красным клёнам. Происходящее казалось нереальным. За время Обретения Гармонии я привыкла считать Чили частью себя, может поэтому, я никак не могла поверить, что она ушла навсегда. За время Песни и Танца я приучила себя бездельничать и радоваться напоказ, может поэтому, никак не могла настроиться на траур.

Имбирь мертва. Метресса мертва. Чили бросила меня, а в это было поверить даже труднее, чем в её смерть. Даже труднее, чем в свою собственную.

Я достала из кармана зеркальце, потому что всегда смотрелась в него в безнадёжных случаях. Само то, что оно ещё было со мной, делало ситуацию не самой худшей. Но стоило мне так подумать, как я запнулась и полетела со склона вниз. Падая, я натыкалась на камни и корни. Смерть более жалкая, чем быть съеденной? Умереть из-за неуклюжести.

Когда же всё замерло, я чувствовала себя так, словно моё тело уже истерзал дикий зверь. Чтобы убедиться в том, что на мне не осталось ни одного живого места, зеркало было уже не нужно, но я истошно завопила, поняв, что его нет в моих руках. Я кричала так, будто уже умирала, и на этот зов грациозно, словно насмехаясь над моей неловкостью, пришёл «палач», облачённый в траурный чёрный.

Я затихла, скорее от удивления, чем от страха.

Это была та самая мифь, которую собиралась однажды подчинить Чили. Гордое, жуткое животное, на котором я мечтала прокатиться.

В том, что меня съест чёрный зверь, будет больше смысла, чем если бы меня повесили на иве.

Я стояла на коленях и держала окровавленные руки перед собой. Я пыталась сосредоточиться на приближающемся хищнике, но всё равно видела уходящую Чили. Не потому, что это было страшнее, а потому что моё горе в тот раз было подобно этому подкрадывающемуся чудовищу, но она всё равно бросила меня. Она бросила бы меня и сейчас. Она меня бросила.

Если Чили узнает, что её фальшивая единая погибла так же, как и настоящая, то испытает облегчение? Станет ли она от этого ещё могущественнее? Почувствует ли, вообще?

Я подавила в себе желание зажмуриться, когда звериная пасть оказалась у моей головы, словно примеряясь. Из-за острых зубов показался мягкий язык… и я вздрогнула от неожиданно нежного прикосновения.

Мифь слизывала кровь с моего лица и рук, но в этом жесте не было хищничества. Скорее даже… забота. Она залечивала мои раны, а когда на теле не осталось ни царапины, уткнулась мордой мне под подбородком, словно желая добраться до главного источника боли.

Почему?..

Я никогда не чувствовала своё сердцебиение так отчётливо.

Но в тот раз это казалось не чудом, а насмешкой: почему я заслужила жалость от палача, но не от единой? Почему меня утешает чудовище, а не Чили?

Протянув руку, я коснулась длинных клыков, потом засунула ладонь в пасть, словно предлагая. Не похоже, что раньше этот зверь прощал такие шутки.

Мы долго смотрели друг на друга.