Калека, Дева, Старец и Дитя

Что сказать, я не собиралась превращать горе в очередной показушный ритуал, как того требовал обычай, хотя знала, что Чили не станет делать и этого. Всё, что она сказала мне на прощание, отпечаталось в памяти навсегда, сама же она это сделала, чтобы никогда больше обо мне не вспоминать. Её скорбь будет проявляться в распутстве и чрезмерной жестокости, я была уверена. Теперь она ведёт жизнь, опровергающую всё, чему нас учили.

— То, что обернулось для меня горем, для кого-то стало праздником, — заметила я, имея в виду вовсе не Чили. — Вы давно ждали этого дня. Так что твоё желание меня утешить — обычное лицемерие.

— Ты всегда знала о моём отношении к Чили и о моём отношении к тебе, — ответила Мята спокойно. — Ты не можешь обвинять меня в том, что я презирала его и опекаю тебя.

— Я обвиняю тебя в том, что ты убила его мать, свою госпожу.

Руки Мяты не дрожали, когда она в очередной раз наполняла мою чашу.

— Мне бы не хватило сил зарядить арбалет. Её убили темноглазые, с расстояния, где её техники уже не имели силы. Среди них было много тех, кто прислуживал и заискивал перед ней. Я же всегда осуждала её, не скрывая этого, и она сама была достаточно умна, чтобы понимать, чем закончится её материнство. Она нарушила завет, её казнь была неизбежной.

— Её казнь была позорной, мучительной и происходила на глазах её дитя, — подчеркнула я. — Это всё тоже было неизбежно?

— Да. Но уже не для неё, а для Чили. Раз мы не смогли его убить, то ему остаётся жить с воспоминаниями об этом дне и осознанием своей вины. Он не мог уйти от нас безнаказанным после того, что совершил.

— Точнее, после того, что совершил любой мужчина. Виола знала, что вы осудите Чили за то, что сделал другой.

— Она уже поплатилась за свою ложь, — напомнила наставница.

— За её ложь больше поплатились те, кто был ни в чём невиноват!

Мята так не считала.

— Почему ты защищаешь его? Твоя тоска понятна, но почему ты его жалеешь? Он далеко не невинен. Он убил твою мати. И прежде его рука касалась другой женщины совсем в ином намерении. Мужской верности не существует, Ива. Если даже Виола понесла не от него, он думал об этом. Он думал о каждой женщине, которую видел, потому что такова мужская сущность. Он бросил тебя, отлично понимая, что тебя ждёт. Не я, а ты должна осуждать Чили в первую очередь.

— Осуждать? Разве это не священное время Скорби? — Я склонила голову, и в чашу упали слёзы. — Чили была моей единой. Но я её единой так и не стала. Я привязалась к ней настолько, что готова была простить убийство мати. Она же не простила мне то, что я повернулась к ней спиной. Я оказалась недостаточно хороша для неё, иначе ничего этого бы не произошло. Мне просто надо было быть рядом. Быть рядом, вот и всё.

Мята вытерла мои щёки, провела кончиками пальцев по векам. В прошлом Чили никому бы не позволила коснуться даже моих влажных ресниц. А я не могла оттолкнуть свою наставницу.

— Сколько ещё слёз ты собираешься пролить по этому мужчине? Взгляни, скоро в чаше не останется места для вина.

— Если в чаше нет вина, естественно, там будут слёзы. В любом случае, и для того, и для другого она мелковата. — Я выронила её из руки, и что-то в этом жесте заставило Мяту улыбнуться.

— Завтра я найду побольше, — пообещала она, явно не собираясь отдавать мне кувшин.

Я поднялась, чувствуя головокружение. Это было зыбкое, промежуточное состояние, блаженное равновесие между давящей реальностью и полным беспамятством. Боль никуда не делась, но она не терзала, а стала словно частью этого тела, как незрячий глаз.

Я пошла в сторону леса, и Мята вскочила на ноги.

— Что это ты делаешь?!

Я не сразу поняла причину её тревоги.

— Думаешь, я буду мстить Чили тем же образом, что и Виола? Теперь в этом нет никакого смысла. Чили не узнает об этом никогда, а если бы даже узнала, её бы это не задело. Меня отвергли. Она ясно дала понять, что я не нужна ей ни в какой роли, а ты даже не представляешь, в каких я себя предлагала.

Она поднесла ладонь к лицу, будто желая отмахнуться от этих слов.

— Говорить такое… Ты явно не в себе.

— Да. А в тот раз я была абсолютно трезва. — Я не стирала слёзы. — Это самое страшное. Всё было по-настоящему. Я готова была умереть ради неё, а она бросила меня. Она ушла и даже не оглянулась. И знаешь что? Я люблю её ещё сильнее, чем прежде. С каждым днём всё сильнее.

— Тебе так только кажется.

— Кажется?! — Я сжала ткань платья на груди.

— Даже понимая, что Чили не вернётся, ты ещё не смирилась с этим, — пояснила она. — Тебе нужно время.

— Да? Так вот что мне нужно?

— Лет десять, — предположила она.

— Лет?..

— Примерно столько длится пора Скорби.

— Меришь моё горе человеческими летами?!

— Так проще. Ты не чувствуешь время и не видишь его здесь, но оно идёт. Если хочешь, я научу тебя понимать его ход по ночному небу. По луне и звёздам.

Я не слушала её.

— Раз, два, три… — Я досчитала до десяти. — Хочешь сказать, что я забуду её раньше, чем протрезвею?!

— Время Внешнего мира не течёт так быстро, — возразила Мята.

— Разве? Все говорят, что так и течёт.

— Десять лет — это половина жизни Старца…