Калека, Дева, Старец и Дитя

Чили молчала. Она не хотела никаких детей. Не хотела разговаривать об этом, слышать и думать. Поклявшись давным-давно не повторять ошибку матери, она и сейчас не собиралась изменять своему слову. Никогда, вообще-то. Или хотя бы не до конца обучения и только не со мной. Чудо рождения, которое нам явила Метресса, в нашем случае станет двойным самоубийством, о чём Чили и сказала мне вчера. Это худший итог нашего «настоящего единства». И то, что я относилась к этому легкомысленно, похоже, раздражало Чили даже сильнее, чем то, что она, относясь к этому запредельно серьёзно, всё равно не оттолкнула меня в последний момент сегодня.

— Чили, я больше так не буду. Никогда, слышишь? — пообещала я, чем, похоже, обидела её ещё сильнее. — Я скучаю по тебе. Взгляни на меня. Поговори со мной. Прости, ну прости. Я бы извинилась перед тобой самым лучшим образом, но я ведь только что пообещала, что больше так не буду.

Она не сочла мою шутку забавной.

Ещё утром мы были близки, как никогда, а теперь она делала вид, что меня вовсе нет и никогда не было. У меня не осталась другого выхода, как принять радикальные методы.

— Идём к Мяте.

Глава 27

Да, только этого не хватало. Но, несмотря на то, что идея казалась катастрофой, я так делала при каждой нашей ссоре. Мята тут была вообще ни при чём, мне нужен был лишь её ткацкий станок. Этот собранный наставницей монстр был настолько требовательным к рукодельнице, что справиться с ним в одиночку могла только сама Мята. Те тончайшие кружевные ткани, из которых впоследствии шились лучшие платья, были созданы именно на нём.

Этому мастерству наставница обучала только лучших своих воспитанниц… но, так как все её любимицы потом погибали на последнем испытании, станок считали проклятым. И в этом был смысл ещё и потому, что сама работа на нём могла закончиться смертью. Серьёзно. Чтобы быстро приучить рукодельницу быть в должной мере аккуратной и внимательной, Мята расположила пару острых приспособлений (она не просто так подбирала мужское оружие, гуляя по лесу) в раме. Это ограничивало свободу движений и не позволяло драгоценной нити порваться: любая неловкость или спешка заканчивались травмой рук, но не порчей изделия. В конце концов, с порезом справилась бы любая Дева, а вернуть безупречность полотну не смогла бы даже Мята.

Процесс был трудоёмким и мучительным настолько, что мог бы стать отличной альтернативой последнему испытанию. В хорошем настроении садиться за станок не стоило, а вот во время разлада это был лучший способ обрести душевное равновесие.

Мы с Чили могли молчать и не глядеть друг на друга, но при этом действовать слажено, будто две приводящие друг друга в движение детали, без которых весь механизм ломался. Я готова была бесконечно смотреть на сплетающиеся нити, чувствуя, как при этом крепнут и наши с Чили узы. К тому моменту, как платье будет готово, мы точно достигнем гармонии… Чем уже могли похвастаться Виола и Зира, кстати.

Я не придала этому особого значения вчера, но сейчас, сидя рядом с Чили, не могла перестать думать об этом. Виола махнула ей рукой… Точнее, голая Виола махнула ей рукой. Что бы это значило? В том неуклюжем жесте было столько непосредственности и… власти. Да, власти, потому что только она могла себе такое позволить: жестоко отвергнуть человека, а потом опять с ним заигрывать. Она решила, что раз это сработало у Чили со мной, то и у неё получится?

Может, она просто хотела извиниться, не знаю, но добилась обратного, лишь разбередив старые раны. Их отношения остались в прошлом, Чили не раз повторяла это, но теперь мне так не казалось. Этот спонтанный, бессмысленный поступок всё испортил.

Мне не терпелось поговорить об этом, но мешал шум станка. И тема была опасная. Ну и место тоже. В доме Мяты Чили всегда нервничала, поэтому я побоялась заикаться ещё и о её бывшей подруге. И всё-таки интересно было бы узнать, что она думает о Виоле… Точнее, о голой Виоле.

С другой стороны, спроси я её, и вот тогда она точно будет о ней думать.

Я отвлеклась, и на полотно брызнула кровь. Яркие пятна расцвели на тонком кружеве, и я вскрикнула, предвосхищая боль. Но её не было.

— Чили!

Я не могла поверить. Пусть моё платье и создавалось в ссорах, кровь на него ещё не проливалась. Тем более, кровь Чили. За всё время работы за станком она ни разу даже не оцарапалась, а теперь два её пальца были рассечены до самой кости. Порезы медленно затягивались, и от их вида у меня сами собой потекли слёзы.

— Твоя кровь, Чили…

Несмотря на то, что всё выглядело ужасно, она, по крайней мере, пришла в себя. Боль отрезвила её.

— Знаю, не реви. Проклятье! Мы вырежем эту часть, ладно? Сошьём так, что ничего не будет видно, — пообещала Чили, решив, что причина моей истерики — испачканные кружева.

— Это самая красивая часть, мы ничего не станем вырезать, — зачастила я. — Мы просто всё перекрасим в алый. Мне же идёт алый? Ты обещала украсить меня алым, Чили, хотя, знаешь, мне вообще не нужно платье такой ценой.

— Нет уж, больше ты голой расхаживать не будешь.