Как жаль, что так поздно, Париж!

Потехин представил себе, что это разговаривает с ним Искра Василькова, с которой учились на первом курсе, а потом ездили вместе на заготовку торфоперегнойных горшочков. Искра на втором курсе уехала с родителями на Дальний Восток и в конце концов перестала отвечать на его письма. Но тогда, когда были влюблены, чтобы вот так: «Опупел, уши вянут»? Да что же это такое?

Благоденствие, однако, кончилось очень быстро. Команда вернулась, и Юлий Викторович, приехав на базу, где футболистам, как не раз писала газета, созданы все условия для занятий спортом и полноценного отдыха, понял: команда не та.

– Что случилось? – спросил он тренера.

И тренер в ответ пожал плечами.

– Что это вы все какие-то не такие? – поймал Потехин пробегающего мимо Печеночкина.

– А что? – смутился тот. – Я ничего.

«Перегуляли, – догадался Юлий Викторович. – Я же всегда говорил: труд делает из человека футболиста. Труд, а не пожинание лавров».

Расстроенный, он вернулся домой. В квартире звонил телефон.

– Звонят беспрерывно, – сказала жена, передавая ему трубку. – Что опять случилось?

– Команда вернулась, – устало сказал Потехин.

Из комнаты выскочила дочь и протянула отцу ногу.

– Посмотри, что у меня есть! – сказала она, демонстрируя какого-то необычайного вида кроссовки.

– Очень мило, – пробормотал Юлий Викторович, берясь за телефонную трубку.

Первый же матч, сыгранный в родных стенах, команда проиграла.

– Редактор просил вас сразу зайти, как придете, – встретили его наутро сотрудники.

«Я теперь – что, после каждого проигрыша на ковре стоять буду? Век бы им не становиться чемпионами», – ожесточенно подумал Потехин. Плохое настроение усугублялось тем, что ночью у дочери (такая наглость!) опять ночевал «этот тип». Утром Юлий Викторович, набравшись духу, вышел из комнаты, намереваясь сказать типу всё, что он о нем думает, но того уже и след простыл.

– Где? – грозно спросил Юлий Викторович у спящей дочери.

– Кто? – сказала она, не просыпаясь.

– Тот, кто здесь был! – загремел Потехин, радуясь, что необходимость вести разговор с типом отпала.

– Здесь никого не было, папочка, – кротким голосом ответила дочь.

Удивительно! Когда она успела превратиться в столь наг-лую девицу?

– Плоды твоего воспитания, – шипела жена, жаря яичницу.

И вот теперь еще редактор.

– Вы что же? – спросил он, без улыбки глядя на Потехина.

– Что? – переспросил Потехин.

– Проигрываете, – констатировал редактор и после некоторой паузы добавил: – Я надеюсь, Юлий Викторович, что это в первый и последний раз.

Потехину стало смешно, захотелось крикнуть: «Да вы что, с ума сошли?» или хотя бы расхохотаться громко, но он, молча пожав плечами, вышел из кабинета.

В этот раз на базу поехали всем отделом. Тренер был зол и говорить с журналистами отказался. Только Потехину по старой дружбе, отведя его в сторону, шепнул:

– Сбесились, ну что я могу поделать? Печеночкин сегодня ночью на базу не явился, Рожин пришел, но лучше бы не приходил, глаза б мои на него не смотрели. Сбесились.

После базы Потехин поехал к Никифорову, идти домой не хотелось.

– Ты же сам говорил: футбол – это драма, чего ж ты теперь так переживаешь? В драме всякое бывает, а коли сбесились, так перебесятся, – утешал друга старый драматург.

И он оказался прав! В конце концов всё более или менее наладилось. Правда, чтобы успокоить общественное мнение, тренеру пришлось, так сказать, в порядке экстренных воспитательных мер отчислить из команды полузащитника.

– Что ж, – философски заметил по этому поводу Никифоров. – Царевне Софье, помнится, тоже пришлось когда-то столкнуть на стрелецкие копья боярина Шакловитого…

После всех передряг команда выиграла два матча (один дома, а другой на выезде), и все опять повеселели, и сотрудники спортивного отдела ходили гоголем.

Но быть совершенно спокойным, как когда-то, когда команде и не снились трофеи из благородного металла и никто в городе (а уж тем более редактор, никогда в жизни не бывавший на футболе) командой особенно не интересовался… Словом, те времена прошли безвозвратно и вряд ли повторятся.

Наступил день, который и должен был наступить: команда снова проиграла. Проиграла позорно, не реализовав пенальти.

– Печенка! – не унимались трибуны. – Печенка!

Да, Печеночкин играл в этот раз откровенно слабо, и Юлий Викторович вынужден был это признать. Никифоров (исключительно из благородства) ни разу не произнес имени Кипиани: лежачих не бьют.

Домой возвращались молча. И даже жена с участием спросила, открыв дверь:

– Очень скверно играл?

– Кто? – удивился Юлий Викторович.

– Печеночкин.

– А-а, – махнул рукой Потехин и ушел спать.

Утром, собираясь в редакцию, Юлий Викторович заметил, что жена опять плачет.

– Ну что еще? – спросил он с досадой.

– Я не стала тебе вчера говорить, чтобы окончательно не расстраивать. Машка выходит замуж, уже заявление подали.

– Почему же это должно меня расстраивать? – удивился Потехин. – Выходит замуж – и прекрасно, и наконец-то!

– Тебе лишь бы с рук сбыть, – сказала жена явную глупость.

– Ну ладно, мне некогда. – Юлий Викторович пошел к двери.