Как жаль, что так поздно, Париж!

– Погоди, – остановила его жена. В глазах ее все еще стояли слезы. – Ты разве до сих пор не догадался, за кого твоя дочь выходит замуж?

– За кого? – испугался Потехин.

– Да за Печеночкина же! – с отчаянием сказала жена.

– Как?! – воскликнул Потехин и сел на стоящую у двери тумбу для обуви. – Теперь мне все ясно.

– Что тебе ясно? – спросила жена.

– Мне ясно, – трагическим голосом сказал Потехин, – почему он так плохо бьет штрафные.

Жена посмотрела, как смотрят на тяжелобольных.

– Мне не нравится эта кандидатура, – высокомерно заявила она.

– Тебе что, Печеночкин не нравится? – рассердился Юлий Викторович. – Тебе-то ведь все равно, как он бьет штрафные!

– Нет, не все равно.

Потехин посмотрел на жену с интересом.

– Мне не все равно, что моя единственная дочь выходит замуж за футболиста. Это несерьезное занятие для мужчины.

Потехин вышел на лестницу, бесшумно закрыв за собой дверь. «Печеночкин женится на Машке? Вот чудеса! – думал он, спускаясь. – Так вот где он пропадал, когда не приходил на базу! В моей квартире! Так вот почему он смущался всякий раз, как я заговаривал с ним. Чудеса!»

– Редактор просил срочно зайти, как придете, – встретили его сотрудники. Они смотрели с сочувствием.

«Ну что ж, цезарю – цезарево», – подумал Потехин, а вслух сказал:

– Сейчас я вас удивлю, ребята. Машка моя выходит за кого бы вы думали?

– За Печеночкина, – откликнулись сотрудники.

– Откуда вы… – начал было Потехин, но вовремя вспомнил, как сам не раз говорил, что ложа прессы знает все.

– Ну-с, – церемонно начал редактор, усаживая Потехина в кресло против своего стола. – Опять проиграли? Вы знаете, есть мнение, что в этом виноваты вы.

«Машка! – мелькнуло в мозгу. – И этот знает!»

– Зачем вы продолжали писать о команде в превосходных степенях, трубить, так сказать, в фанфары, вместо того чтобы сигнализировать о недостаточно высоком моральном духе, о просчетах и промахах?

Потехин молчал.

– Страдает кто? – продолжал редактор, и в голосе его зазвучал металл отнюдь не благородного свойства. – Страдает город, его престиж, его лицо. Они не имеют права проигрывать!

– Но это же игра. У игры есть свои законы, – слабо возразил Юлий Викторович.

– Игра? – громко, так, что услышали в приемной, переспросил редактор. – И это говорите мне вы? Заведующий спортивным отделом?

Потехин понял, что он уже не заведующий. «И черт с ним!» – подумал он, и вдруг стало легко, как в детстве, когда они, преданно чтившие игру послевоенные мальчишки, правдами и неправдами протыривались на стадион, понятия не имея ни о ложе прессы, ни о престиже и ни о чем прочем.

Был стадион – зеленый овал под синим небом, сетка ворот и мяч, круглый, как солнце! А всё остальное не имело значения.

Ты – за весенним дымом

1

Муж Елизаветы Петровны, командир Красной армии, был расстрелян как враг народа в 1938 году, а Елизавету Петровну по списку жен врагов народа отправили на восемь лет в лагеря. Она осталась жива и через восемь лет приехала в Москву, где в семье сестры и зятя-генерала воспитывался ее сын Юра.

Разлученный с матерью четырехлетним, он ее почти не помнил, хотя каждую неделю, с тех пор как научился писать, писал под руководством тетки письма, обращаясь к далекой незнакомой женщине со словами: «Дорогая мамочка!»

Ему было тринадцать лет и скоро должно было исполниться четырнадцать. Жизнь взрослых мало занимала его, так же, как и его брата Пашку. Пашка был родной сын тети Ани и дяди Володи, а Юра – приемный, но Пашка на полтора года старше, а потому все лучшее в доме сначала доставалось Юре, а уж что останется – Пашке. Так было заведено с той далекой поры, когда Юре было четыре года, а Пашке пять с половиной лет, и Пашка давно привык не обижаться. Тем более что его отец – дядя Володя – всегда объяснял мальчикам, что обижаются только девчонки. «Это второсортное занятие», – говорил дядя Володя. И когда Пашка начал курить и поймался на этом, отец сказал с презрением: «Второсортное занятие», и Пашка бросил курить, заниматься чем-то второсортным было стыдно.

В детстве Юра часто болел, что более всего огорчало дядю Володю. Он даже ссорился из-за этого с женой. «Кутаешь его, как маленького, не закаливаешь», – говорил он. «Он и есть маленький», – протестовала тетя Аня.

Иногда она заставляла его класть ладошку на лист белой бумаги и обводила пальчики карандашом. «Это для мамочки, – говорила тетя Аня. – Пошлем ей в конверте». – «А куда пошлем?» – спрашивал Юра. «Далеко, – отвечала тетя Аня. – За синие моря, за темные леса».

День возвращения матери стал для Юры несчастным днем, но признаться в этом он никому не мог. Примерно за неделю в доме началась необычайная суета, как перед большим праздником: выбивались ковры, натирался паркет, тетя Аня ездила в парикмахерскую завиваться, а Юре и Пашке купили зачем-то новые ботинки, хотя и старые еще были не старыми.

Юра знал, откуда возвращается его мать. За несколько дней до события дядя Володя, призвав мальчиков к себе в кабинет, сказал, что намерен вести с ними мужской разговор.