Два дня я без устали на разных этажах молол языком, рассказывая о прошедшем предварительном суде заинтересованным слушателям, при этом окончательно убедив себя, что следующее заседание станет моим триумфальным выходом на свободу. Российское одобрение получила и сокращённая версия «Основных Правил». Особенно у Сулева, который посчитал это знаком того, что я созрел повесить себе на шею ярмо под названием бумагомарательство.
Проснувшись рано утром, я вдруг понял что мне даже слегка жаль, что я сегодня навсегда покину Миккели, и упущен отличный шанс сколотить здесь группу активного сопротивления, дабы утопить весь тюремный аппарат в ворохе требований с далеко идущими воззваниями.
Потянулся и подёргал стойку кровати до появления взлохмаченной сонной Мишкиной головы.
– Хочешь вынести парашу?
– Нет.
– Хочешь чашку кофе?
– Да.
– А прямую связь чувствуешь?
– Понял.
Он кряхтя сполз как раз под звон ключей засуетившихся вертухаев. Вот так у нас и начинается очередной будний день. Но сегодня последний.
Неторопливо закончив сборы, я решил присесть на дорожку. Миша весь из себя расчувствовался, горестно вздыхал, но пока держался.
– Радуйся, – сообщил я ему с непонятной мне самому грустью, – Телевизор до конца месяца у тебя есть, с парашей ты научился сносно обращаться. Узнал, где душ, а где сортир. А кофе-чай, поверь, не самое главное в этой жизни. Станет совсем скучно – жалобно просись в русскую камеру. Сулев покочевряжится, но поможет с вертухаями разобраться, если, конечно, за своим базаром следить будешь. Может тебе видак у парней на ночь попросить? – я участливо посмотрел на поникшую фигуру, – Посмотришь порнушку, забудешь о деле, вспомнишь о напарнице?
– Да шло бы это ваше порно в даль светлую, – он явственно всхлипнул, – У меня ведь всё не так. Не поверишь, как только гляну на это отвратительное зрелище, так моментально кровь начинает приливать к голове. Давление зашкаливает. И тут же я начинаю лихорадочно прикидывать впишется ли стоящая там мебель в мою спальню и какова кубатура оставшейся полезной площади. А потом и эта, мать её, конгруэнтность начинает терзать. Прямо страшно становится! Вроде давно не пацан сопливый. Так что я только в темноте и с закрытыми глазами. Один раз. Без всяких выкрутасов. Как в армии на плацу.
– Как скажешь, главное не защеми свою исключительность сослепу. Тебе судьба намекала, что парторгом-схимником нужно было работать. Как в анекдоте. Цены бы не было. Но не срослось. Вырос странный контрабандист. Один вопрос. У тебя в штанах агрессор или пацифист? Для понимания обстановки.
– Нормальный я…
– Ага, только полный тотем и табу. Тебя уж точно никогда не выгонят из борделя за разврат. Ты есть нетипичное отклонение по Фрейду. Вот кто бы тебя точно на анализы разложил. Надеюсь, что ты в довесок не скрытый лесбиян?
– Не, может я это, феномен какой?
– Да нет, батенька, ты не феномен, ты… тут ни одного приличного слова к «звону» не подобрать. Значит так, здесь спишь крепко и по ночам с кровати не сползаешь. Даже по нужде. Дабы не провоцировать мотивированную агрессию. Усёк диспозицию?
– Ага, спать до побудки.
– Слово сказано, что пуля стреляна. И на будущее запомни. Лучше уж длинная очередь в туалет, чем короткая к проктологу.
В такт моим словам Миша то кивал, то отрицательно тряс головой.
– Вроде всё. Ладно, держи хвост трубой. Или тренируйся. Потом от души вставишь своей писучей экономистке… чтоб ей уши в темноте заложило. За все твои переживания. А у меня здесь время вышло. Поеду за победой.
Первым, кого я увидел в «отстойнике», оказался Лёха Устюхин.
– А ты чего здесь?
– Сюрприз! Меня к тебе свидетелем вызвали, – он широко улыбнулся.
– Защиты или обвинения?
– Не знаю, мне всего только час назад об этом сказали. Еле успел собраться, зато так грандиозно обшмонали, что лучше бы вообще ничего с собой не брал. А тебя?
– Как грудастую гимназистку с причиндалами. Лады, проведём выходные в приличных условиях. Жаль, что там для таких как мы только одноместные, но на прогулке точно пару раз пересечёмся. Ты азбуку Морзе знаешь?
– Нет.
– И я нет. А как славно было бы вечерком от души постучать. Помянуть моего сокамерника.
Лёха хмыкнул, немного помолчал, и задумчиво спросил:
– Когда тебя выпустят, то, может, и моё дело сразу заново пересмотрят?
– Обязательно. У тебя теперь активный платный адвокат и будет железобетонный прецедент.
– Домой ужасно хочу. И свернуть шею тому, кто это замутил.
– Большой список нарисуется. Лёх, а знаешь, какой парадокс меня больше всего мучает? Я всё больше убеждаюсь, что мы тут вдвоём с тобой самые распоследние лохи. Сидим ни за что. А тебе уже срок впаяли… как за реальное убийство.