Как приручить Обскура (СИ)

Он чувствовал направленные на себя взгляды десятков людей. Взгляды, полные надежды, восхищения, уважения… обожания. По отделам ползали слухи, что кто-то был в него тайно влюблён. Кто-то из мужчин, кто-то из женщин. В середине февраля он получал дюжину-другую анонимных валентинок с пылкими или невинными признаниями, но всегда считал это забавной шуткой или безобидной попыткой польстить начальству. На Рождество над его дверью кто-то обязательно наколдовывал омелу, и мимо кабинета, стуча каблучками, начинали носиться девушки — быстро и часто, как подземные поезда не-магов. Ни в один другой день у них не находилось столько срочных и важных дел, которые требовали шастать туда-сюда мимо кабинета Грейвза.

Он находил это трогательным. Раз в полчаса изобретал предлог, чтобы выйти из кабинета — и тут же кто-то тормозил рядом, чтобы задать бестолковый вопрос, вроде: «Простите, который час?..» или «Я ищу Анну из отдела артефактов, вы её видели?..» — а потом совершенно случайно поднять глаза, натурально вспыхнуть и хихикнуть — «Ой, омела»… Грейвз тоже смотрел на омелу, удивлялся, говорил: «Да, в самом деле». Сдержанно вздыхал, мол, с традицией ничего не поделаешь. Целовал пунцовую девушку в щёку, говорил «Половина двенадцатого, мисс Абердин. Не задерживайтесь сегодня. Весёлого Рождества» или «Она была у меня пятнадцать минут назад, мисс Черриблум, ищите её на сто пятом, в отделе испытаний. Весёлого Рождества и привет вашей матушке».

Иногда встречи под омелой были и вправду случайными. Как, например, с Квинни Голдштейн, которую Грейвз пристроил снабжать департамент кофе (а ещё после окончания рабочего дня она пекла фантастические яблочные пироги, ради которых многие оставались сверхурочно. Персиваль считал это своей гениальной идеей, хотя сам яблочные пироги не ел и сверхурочно задерживался совершенно добровольно). Мисс Голдштейн флиртовала со всеми сразу, включая и его самого — хотя Грейвз подозревал, что это был не столько флирт, сколько детская живость характера. Как-то Квинни чуть не окатила его кофе, столкнувшись с ним в коридоре. Спохватившийсь, улыбнулась так, что ямочки зажглись на щеках, увидела омелу, сказала «Ой!», хихикнула, сказала «Простите», поцеловала Грейвза в уголок губ и упорхнула, звеня чашками и золотыми кудрями. Грейвз задумался на мгновение, вспоминая, куда вообще шёл, улыбнулся сам себе и сунул руки в карманы.

Очень забавно вышло с Абернети, который тогда только стал главой Отдела регистрации. Грейвз запросил у него список сломанных и объявленных потерянными палочек (каждый, утративший палочку по любой причине, обязан был сообщить об этом в семидневный срок), поскольку как раз сидел над расследованием, где грозилось всплыть то ли их подпольное изготовление, то ли кустарная реставрация. Они столкнулись в дверях кабинета. Абернети машинально стрельнул глазами наверх, поправил галстук, выпрямился, покраснел и протянул деревянную ладонь:

— Счастливого Рождества, сэр.

Грейвз пожал ему руку, глядя на него очень серьёзно, дёрнул к себе, так что парень едва не врезался ему носом в грудь, поцеловал в щёку и негромко сказал на ухо:

— Нельзя нарушать рождественские традиции, Грегори.

Чуть не добавил «мой дорогой», но вовремя остановился. Абернети покраснел так, что Грейвз едва не пожалел о своей шалости.

— Да, сэр, — сипло и твёрдо сказал он. — Вы правы, сэр. Нельзя, сэр.

Развернувшись на каблуках, он шагнул в стену, поправился, очень ровно и очень спокойно, прямо подняв голову, дошёл до угла и повернул. Грейвз внимательно прислушался, готовясь прийти на помощь, если тот, скрывшись с глаз начальства, упадёт в обморок. Но у Абернети выдержка была что надо. Через пять минут он вернулся, с каменным лицом и пьяными глазами, отдал запрошенный список и извинился за забывчивость. Грейвз посмотрел на него — и, в свою очередь, передумал извиняться за поцелуй: кажется, парень получил свой самый внезапный подарок на Рождество.

Грейвз всегда возвращался в аврорат с радостью. Его там ждали. Он замечал, как вспыхивали глаза у людей, когда он сдержанно говорил: хорошая работа, вы молодцы. Он видел улыбки — радостные, гордые, смущённые.

Он вдруг понял, как он по ним скучает. По этим лицам и рутинной работе. По сотням нитей, которые он держал в руках, по ощущению своей незаменимости. Даже по Серафине.

Она сейчас там одна. Она спасла ему жизнь и осталась там наедине с этой чудовищной махиной, нечеловеческими усилиями наводя порядок в стране. Как же ей должно было быть тяжело.

Он обязан вернуться. Ради неё, ради всех этих людей, ради того, чтобы не дать Гриндевальду сломать себя. Пойти мстить и сложить голову? Погибнуть так глупо, потому что расклеился, потому что тебе снятся дурные сны, потому что устал?..

Ну уж нет, Персиваль Грейвз. Кто угодно может сломаться, но только не ты.