Ветер отклеивает от стены старую афишу с воззванием «Спасём Америку от колдовства!», заметает им под ноги. Грейвз наступает ботинком на имя Мэри Лу, влажно шепчет на ухо Криденсу:
— Не бойся, мой мальчик… дай мне руку. Вот так… Потрогай здесь. Это совсем не страшно…
Криденс краснеет, кусает губы, вздрагивает, пока Грейвз ласкает себя его рукой, прямо через одежду.
— Я не должен так делать, мистер Грейвз… — шепчет он, и его пальцы подрагивают от напряжения. — Это стыдно…
Это так стыдно, что Грейвз трётся о его руку с невнятными стонами, не способный на связную речь. У Криденса хорошая память. Криденс запомнил, что именно по уши вогнало Грейвза в краску, и Криденс, кажется, всерьёз собрался воплотить фантазии Персиваля в жизнь.
Персиваль Грейвз никогда не был бунтарём и не стремился идти против системы. Он строил свою жизнь, как по нотам, и каждая была восходящей. Он был благоразумным, правильным, безупречным.
Здесь и сейчас, рядом с Криденсом, он чувствует себя неправильным, небезупречным, неблагоразумным… Он чувствует себя живым.
Грейвз не знает, умирают ли люди от счастья, но очень надеется, что — нет.
КОНЕЦ