Как приручить Обскура (СИ)

Потом он начинает испытывать мучительное желание заговорить. Хотя бы с самим собой, а не с Сойкой. Хотя бы уйти в чащу леса и там просто сказать вслух пару слов. Он сдерживается, но мысленно начинает разговаривать с собой почти постоянно.

Потом он начинает испытывать страшную тоску по прикосновениям. Они живут в лесу уже две недели — а значит, он ни к кому не прикасался с того дня, как они покинули Ильверморни. Никого не обнимал, не чувствовал ничьё тепло. Сойка, конечно, рядом, но это совсем не то. Сойка спокойный, задумчивый и даже почти не улыбается. Они не встречаются глазами по несколько дней. Персиваль уходит к берегу реки, садится на землю, обнимает колени и сидит так, разрываясь от чудовищного одиночества — пока Сойка не опускает шерстяное одеяло ему на плечи и не разжигает рядом костёр. А потом садится рядом и обнимает. Персиваля снова знобит, только теперь он не знает — от чего именно.

Он чувствует себя маленьким и бессмысленным. Он думает, что сделал глупость, ввязавшись в этот дурацкий обряд, который не приносит ему ничего, кроме неудобств, ощущения собственной бесполезности и суетливых мыслей. Он чувствует, что ему некуда деться с этого берега, потому что он не может просто вернуться назад, в Нью-Йорк — и не уверен, что ему хватит сил пройти испытание до конца. Сойка обнимает его за плечи, прислонившись головой к голове, тихонько раскачивается и мурлычет какую-то мелодию, не разжимая губ. Оказывается, если нельзя говорить — можно петь. Хотя бы так, без слов — но от этого становится легче.

Дни бегут дальше, Персиваль думает о своей жизни и о том, что будет делать потом. Он догадывается, что ни в какую Францию он не поедет. Но что будет взамен?.. Что он скажет отцу о карьере?.. Чем он займётся? Вопросы всплывают один за другим, а ответов всё нет. Так проходит ещё неделя.

И однажды в какой-то из дней, когда Сойка стоит в реке с острогой наготове, выискивая рыбу пожирнее, а Персиваль сидит неподалёку и обмазывает жирной глиной двух неощипанных лесных голубей, чтобы запечь в костре — из реки высовывается голова водяной рыси мичибичи. У неё рогатая кошачья башка, тело, покрытое крупной чешуёй, гребень по хребту и длинный, плоский извивающийся хвост. Она смотрит на Сойку. Персиваль не может крикнуть, чтобы предупредить — потому что кричать нельзя — и не может колдовать, потому что у него нет палочки, так что ему остаётся только прыгнуть в воду и наброситься на тварь с одним только ножом.

Рысь утягивает его под воду, бритвенно-острые когти вспарывают кожу на груди, и вода краснеет. Он прижимает изворотливую тварь к себе и всаживает нож ей в живот, под растопыренные лапы, в мягкую белёсую чешую. Сойка выволакивает его на берег вместе с умирающей рысью, которую Персиваль судорожно прижимает к себе, потому что боится, что если отпустит — она кинется рвать Сойку. Рысь елозит по нему вспоротым пузом, заливая холодной кровью, из последних сил дёргает задними лапами, оставляя глубокие царапины на бёдрах. Сойка отрывает от него конвульсивно трепыхающуюся тварь, подлезает под руку и заставляет подняться на подгибающиеся ноги, чтобы добраться до хижины.

Дальше Персиваль помнит только белый душистый дым, монотонное бормотание над головой, вкус какой-то до боли острой похлёбки, от которой жжёт рот и горло, и лихорадку. В бреду ему слышится медвежий рёв, чей-то громкий неразборчивый голос, ругательства и хлопанье крыльев. Ему кажется, что ему на грудь садится белая с чёрным птица и тычется крючковатым клювом в раны, будто хочет вырвать из них кусок.

Когда он приходит в себя, он не видит ни медведя, ни птицы, ни человека с громким голосом — он видит Сойку, который сидит рядом, поджав ноги, и улыбается таинственно и гордо. На груди с правой стороны у Персиваля подсыхает длинный рваный след от когтей мичибичи: три полосы от плеча до грудины. Персиваль понимает, что время пришло.

Тем же вечером, пока он ещё чувствует слабость и остаётся в хижине, Сойка с большими предосторожностями сжигает в костре ароматные прутья красной ивы с какими-то травами, собирает пепел в грубую глиняную плошку, растирает в пыль, разводит водой и собственной кровью. Потом знаком велит Персивалю сесть и повернуться спиной.

Он рисует на нём несколько линий от плеча до плеча, обмакнув палец в угольную краску. Персиваль не видит, что там за узор, чувствует только точки и чёрточки. Но ему не нужно уметь читать эти символы, чтобы понимать, о чём они говорят.

Кто он такой. Что он совершил. В чём его предназначение.

Он пошатывается от слабости, но старается сидеть ровно, и даже не вздрагивает, когда Сойка костяными иглами прокалывает кожу и втирает ему в плечи вязкую чёрную краску.

Индейская татуировка!.. Родители были бы в ужасе, если бы узнали.

Но они не узнают. Это его дело.

Не их.

Это его жизнь.

Не их.

Это его выбор.

Персиваль сидит, закрыв глаза, и улыбается. Он спокоен, хотя спина горит от боли, и терпеть трудно. Он чувствует, как рисунок разворачивает его плечи на всю ширину. Он знает, что если на них опустится тяжесть — он вынесет. Он спокоен.