Как мы умираем 1

осложнений, связанных со свертываемостью крови при ра-ке. В течение следующих нескольких часов Фергусу скани-руют вены, чтобы подтвердить диагноз, и назначают лекарства, разжижающие кровь. Он рассказывает мне о дне рождения: о радости Парня, когда он получил велосипед; о том, как этот смельчак крутил педали и ездил вверх и вниз по дорожке возле их дома; о слезах Мэгги, когда она увидела медальон, и о том, как целовала фотографии, прежде чем по-весить его на шею; о чудесном ужине, который она пригото-

вила, и праздничном торте в форме велосипедного колеса; о том, как он был рад, что эти особые дни прошли без болей и тошноты после лечения. Его глаза сияют. Я думаю, что

отсрочка лечения была верным решением, и выхожу из его

палаты, чтобы проверить других пациентов.

Сигнал «Остановка сердца» застигает меня врасплох. Я

бегу в отделение и вижу переполох возле палаты Фергуса: медсестра, бегущая с набором для реанимации, анестезиолог, мчащийся вверх по лестнице к нам; брошенная тележка

с чаем для пациентов посреди коридора. В комнате в полу-бессознательном состоянии сидит бледный Фергус, тяжело

дышит. Его губы посинели, а глаза широко раскрыты – в них

читается удивление. Я объясняю ТГВ анестезиологу: скорее

всего, в ноге Фергуса оторвался тромб, переместился по ве-нам и теперь блокирует кровоснабжение легких. Мы даем

ему кислород через маску: шипение заглушает звук его пых-тения. Я прошу медсестру позвонить его жене. Анестезиолог

говорит, что из-за обширного рака, отказа печени, сердца и

легких нет смысла везти его в отделение интенсивной терапии, и я знаю, что это правильно – если он умирает, это должно произойти здесь, среди людей, которые его знают, рядом с

женой. Реаниматологи уходят. Мы ждем Мэгги. Я даю Фергусу небольшую дозу лекарства, которое снимает одышку, и

его дыхание становится менее частым. Я сижу рядом с кроватью, мысленно оплакивая его уход.

– Я умираю? – спрашивает он между глубокими вдохами

в маске.

– Возможно, – осторожно отвечаю я, – но пока точно неиз-вестно. Мэгги уже в пути. Мы будем рядом, и если вам больно, я хочу знать.

– Проклятье! – говорит он. – Слишком рано умирать.

Много причин жить. Моя Мэгги. Наш Парень…

Он может произносить только одно слово за вдох.

– Фергус, я могу дать еще немного лекарства от одышки в

любое время, но оно может вызвать сонливость. Хотите быть

в сознании, когда приедет Мэгги, или дышать свободнее, но

бороться с сонливостью?

Прежде чем Фергус успевает ответить, его дыхание становится медленным, хриплым и затрудненным, а зрачки начинают расширяться. Он теряет сознание, не отвечает на сти-мулы и умирает. Тромб продвинулся глубже. Его легкие не

работают, а мозг не получает кислород. В течение пяти минут его дыхание полностью останавливается.

Когда через десять минут приезжает Мэгги, ее проводят

прямо в кабинет старшей медсестры, и она представляет ме-ня. Я так много слышала о ней, но никогда не встречала. Я

должна сказать, что Фергус мертв. Медленно и осторожно

произнести эти слова, чтобы она поняла. Сидя рядом с ней, я рассказываю о тромбе в ноге Фергуса, который добрался

до легких и помешал ему дышать. Я объясняю, что мы справились с одышкой и ему было спокойно и комфортно. Опи-

сываю его радостный рассказ о дне рождения их сына и повторяю последние слова: «Моя Мэгги. Наш Парень…»

Умение понимать другого – важный навык, который может работать, только если человек готов

воспринимать новое, а не искать подтверждения своим

мыслям.

Вместе мы идем в палату, где медсестры убрали капельницы и кислородные трубки, и он лежит тихий, бледный, хруп-кий в постели. Я показываю Мэгги, где можно сесть, чтобы

дотронуться до него, обнять, поговорить… Она может оставаться здесь так долго, сколько нужно.

Позже она возвращается в кабинет Сестры и пьет «чай с

сочувствием», пока я выписываю свидетельство о смерти. Я

спрашиваю, есть ли что-то еще, что она хотела бы знать.

– Нет, – медленно говорит она. – Я только хочу сказать, что очень рада тому, что сегодня с ним были вы, а не та корова, которую он видел в клинике в прошлый раз.

Меня будто молнией поразило. Что она хочет сказать? Я

спрашиваю, что случилось в клинике.

– Та доктор сказала ему, что надежды нет. Можно пропустить неделю лечения, и это не будет иметь никакого значения. Он не говорил мне, пока мы не вернулись домой. Эта

корова забрала всю его надежду.

Сестра смотрит на меня. Я слышу, как в моей голове про-носятся мысли. Дыши! Дыши! Что я сказала? Что он услышал? Не могу представить, что наша беседа в клинике могла

быть представлена с такого ракурса. Я помню, как спраши-вала, не должна ли поговорить с ней. Помню, как он отказался. Интересно, что он услышал.

– Это была я, Мэгги, – говорю я. – Я наблюдала Фергуса

каждый раз, когда он приходил, и помню нашу встречу до

дня рождения.

Я пересказываю наш разговор, объясняю решение перенести курс химии, чтобы избежать кошмара, который происходит после, вспоминаю надежду Фергуса сделать день рождения сына незабываемым. Я вижу, как она пытается совме-стить образ коровы из клиники с женщиной, стоящей перед