Как мы умираем 1

впала в кому. Я видела такое много, много раз, но оказалось, что, по сути, никогда.

Во время Второй мировой войны женщины

Великобритании, работая на военном заводе, отрезали

провода детонаторов бомб в надежде, что это спасет

гражданское население Германии

И вот я прихожу, чтобы посидеть на краешке стула в тем-ноте, исследуя лицо и звуки моей хрупкой уходящей бабушки. Внезапно она открывает глаза и говорит: «Ты должна

быть… не здесь… сон…» Почти вразумительное предложение. Я касаюсь ее щеки и замечаю, что кончик носа холодный.

– Нана, ты всегда была с нами. Теперь наша очередь. Просто спи. Мне хорошо и приятно быть с тобой…

Она улыбается, вызывая слезы на моих глазах.

– Мама и тетя ушли выпить чаю. Они скоро вернутся.

Принести тебе что-нибудь?

Нана качает головой и закрывает глаза. Из ниоткуда у ме-ня в голове начинает играть колыбельная Брамса – вальсиру-ющая мелодия, которую глубоким, успокаивающим голосом

пела Нана перед сном каждому из тринадцати внуков (вероятно, и нашим родителям тоже). Здесь, на грани ее смерти, я размышляю над тем, как мало знаю о ее долгой и часто

неспокойной жизни, и сколь многое она знает обо мне. Она

замечательная женщина, ставшая примером уверенности в

себе и стойкости для моей матери и ее братьев и сестер, восьми внучек и пяти внуков.

До появления проблем с речью она была доверенным лицом в наших бедах и несчастьях, поддержкой в тревогах и

утешением в неприятностях. Она знала нашу изнанку, но так

мало рассказывала о себе, а мы, поглощенные собой молодые люди, никогда не спрашивали.

Сколько людей, стоящих у смертного одра, осознают эти

истины, видя, что будущее, воспринимаемое как должное, ускользает от них; что любимый человек медленно спускается сквозь слои сознания в кому и смерть? Неудивительно, что существуют фантазии о так называемых лебединых песнях, когда умирающий задерживается для последнего слова: глубокого откровения, заявления, что все будет хорошо.

Дыхание Наны мягкое, поверхностное, неглубокое.

Сколько раз я описывала такое дыхание пациентам, семьям, студентам-медикам? И все же такого я раньше не слышала.

Она дышит тяжело и беспокойно, будто прошла долгий путь.

Ее лицо безмятежно, брови нахмурены, а пульс (моя рука на

ее запястье) ровный, постоянный и спокойный. Я замечаю, что ее руки, как и нос, холодны. Я прячу их под вязаную

шаль, которую тетушка принесла из дома утром, как будто

могу таким образом согреть ее жизнь. Как профессионал я

удовлетворена тем, что она не страдает, но нахожусь начеку, как сотрудник службы безопасности, который охраняет цель, подвергающуюся риску. Все мои чувства сконцентрированы

на отслеживании любого изменения.

Неглубокие дыхательные паузы. Я задерживаю дыхание.

О, нет, пожалуйста, не умирай, когда все ушли пить чай. Она

делает огромный храпящий вдох, и начинается другой тип

периодического дыхания 16 – медленный, глубокий и шум-ный. Я думаю о том, сколько раз семьи спрашивали меня, указывает ли звук на беспокойство, и удивляюсь, почему

они ошибочно принимают храп за попытку что-то сказать.

И все же внимательно прислушиваюсь к любому намеку на

возмущение в хорошо известном мне звучном гудении хра-па, не дававшем спать по ночам, когда я была ребенком. Я

знаю, что постепенно это автоматическое дыхание станет более быстрым и поверхностным, а затем я и вовсе не смогу

его распознать. Но пока что сканирую каждый вдох, наблюдаю за лицом и ищу любой намек на поворот пальца ноги

или движение руки, которое может указывать на то, что она

в последний раз пытается установить контакт.

Когда умирает близкий человек, смерть всегда

несвоевременна и неожиданна. Даже если сидишь у его

постели долгие часы, наблюдая постепенное угасание.

Следующие 20 минут проходят именно так. Мама и те-тя появляются с бумажным стаканчиком апельсинового чая

для меня. Я чувствую, будто провела здесь одна целую веч-16  Различные типы периодического дыхания являются признаком опасного

нарушения основных жизненных функций – часто знаменуют начало агонии. –

Прим. науч. ред.

ность, наблюдая и оценивая каждое движение бабушки в ко-ме, отыскивая значения и снова отбрасывая их. Мы прошли

этап прощания, и на моей груди тяжелым камнем лежит печаль. Я предлагаю остаться на ночь, но тетя ничего не хочет

слышать – ночная смена ее, а меня завтра ждет долгая дорога на поезде к маленьким детям, насыщенной работе и лю-бимому мужу. Я знаю, что больше не увижу Нану.

Возвращение домой невероятно взволновало Нану, и

на следующих выходных мы увидели ее лежащей на подушках – бледной и слабой, но в то же время радостной, потому

что она видела нас и в перерывах между сном могла беседовать со всеми.

Меня не было рядом, когда она сделала последний вздох.