Как молоды мы были

Хлеб из затхлой муки пополам с отрубями
помним в горькие годы ясней, чем себя, мы.
Хлеб везли на подводе. Стыл мороз за прилавком.
Мы по карточкам хлеб забирали на завтра.
Ах, какой он был мягкий, какой был хороший!
Я ни разу не помню, чтоб хлеб был засохший…
Отчего ж он вкусней, чем сегодняшний пряник,
хлеб из затхлой муки пополам с отрубями?

Может быть, оттого, что, прощаясь, солдаты
хлеб из двери теплушки раздавали ребятам…
Все мы были равны в эти дни перед хлебом,
перед злым, почерневшим от «юнкерсов» небом,
пред истерзанной в брестских лесах обороной,
перед желтенькой, первой в семье, похоронной,
перед криком «ура» и блокадною болью,
перед пленом и смертью, перед кровью и солью.
Хлеб из затхлой муки пополам с отрубями
и солдаты и маршалы вместе рубали.
Ели, будто молясь, доедали до крошки…
Всю войну я не помню даже корки засохшей.

…За витриною хлеб вызывающе свежий.
Что ж так хочется крикнуть: «Мы все те же! Все те же!»?
Белой булки кусок кем-то под ноги брошен…
Всю войну я не помню даже корки засохшей.
Мы остались в живых. Стала легче дорога.
Мы черствеем, как хлеб, которого много.

Военные осколочки

Фуражка да с околышком…
Баланда из ботвы…
Военные осколочки —
братва из-под Москвы.

Воронки да пожарища.
А мы шагаем в класс.
И спорю я с товарищем —
где мина, где фугас?

Слова исповедальные
о бедах фронтовых.
Квартиры коммунальные.
Паек на семерых.

Ах, как вы ныне ценитесь,
военные рубли?
Буханка хлеба – семьдесят,
билет в театр – три.

С тех пор у нас не плесенью
сердца поражены —
лирическими песнями
эпической войны.

Мы труд познали смолоду.
Нам рук своих не жаль.
Сердца у нас – не золото,
осколочная сталь.

И мысли не припудрены,
и злостью сводит рот.
Занозы да зазубрины
в характерах сирот.

…Уже в поре цветения,
как майские сады,
иные поколения,
не знавшие беды.

Но памятью нетленною,
рожденные в огне,
разбросаны военные
осколки по стране.

И сердце вновь сжимается:
легко ли вам, светло,
голодные красавицы
из детства моего?

Вновь в памяти проявится,
как свет летящих птиц,
и бедность ваших платьицев,
и бледность ваших лиц.

И вот, обнявшись, снова мы
сидим, дыша едва,
и кажутся суровыми
и взгляды, и слова.

Но гордо и раскованно
о битве за Днепром
трофейный, лакированный
поет аккордеон.

Еще Отчизна бедствует,
но все пойдет на лад:
что шепчут губы детские,
то пушки говорят.

Мы слезы скрыть стараемся,
душа в беде горда.
Мы скоро распрощаемся.
Надолго. Навсегда.

Подстриженные челочки.
Косички до земли.
Военные осколочки,
родимые мои…

«Он под Минском в лесах партизанил…»