Как молоды мы были

Все мы верим в судьбу.
         Но никто наяву
со своею судьбою не сладит.
…Вместе с матерью мы уезжали в Москву.
Нас отец провожал в Ленинграде.

Боже! Как это было давно!
Те года вспоминаешь со стоном.
Поезд вздрогнул и тронулся…
         Глянул в окно —
мой отец побежал за вагоном.

Ветерок занавеску в окне шевелит.
И все меньше людей на перроне…
Я не слышу, —
         а он все вдогонку кричит
мне свое заклинание: «Помни!»

Будто чувствовал он,
         будто знал он тогда,
понимал со смертельным испугом,
что уже никогда,
      никогда,
         никогда
нам не встретиться больше друг с другом.

Будто знал он тогда,
         будто чувствовал он,
что стоит под смертельной наводкой.
Будет поезд другой.
         И товарный вагон.
И окошечки в нем за решеткой.

Будто чувствовал он,
      что за ним
         не одним
черный ворон придет белой ночью.
Он простится с семьею,
         и с домом своим,
свою гибель увидит воочию.

Ах, как тяжко об этом всю жизнь вспоминать!
Тень отца окончательно скрылась…
Словно жизнь в этот миг он пытался догнать…
Не успел.
      Не сумел.
         Не случилось.

Ах, как много тогда погубили людей!
А потом были войны.
         Разруха империй.
Были смены незыблемых вроде идей
и всесильных ежовых и берий.

Ах, как все это было ужасно давно!
Вроде мир изменился…
         по форме.
Вроде даже в России другое кино.
А отец все бежит по платформе.

Вроде прошлых ЧК миновала гроза.
Вроде рядом не слышится стона.
А прикроешь глаза, —
         не просохла слеза.
Мой отец все бежит за вагоном.

Ах, железный проклятый изогнутый путь!
О, как хочется встать на колени…
Наша жизнь и сейчас:
         не догнать – не вернуть!
Нет спасенья и нету прощенья.

Нынче память велят нам в застенках сгноить.
Вновь стираются русские корни.
А чтоб наши грехи прошлых лет замолить —
нет такой всероссийской часовни.

Вновь нам всем предрекают бесславный конец.
Вновь союз наш славянский надломлен.
Вновь безвинных людей убивают.
         Отец
все бежит и бежит по платформе…

У букиниста

Пахнут бессмертьем книжки. Подвальчик гнилой и мглистый…
Часами стоит мальчишка в лавке у букиниста.

Смотрят глаза лилово, пристально и глубоко…
Он спрашивает Гумилева, Хлебникова и Блока.

Ему с утра перед школой дает двугривенный мама,
а он собирает деньги на Осипа Мандельштама.

На прошлой неделе Кафку открыл для себя мальчишка.
И снова он в книжной лавке. Он вечно чего-то ищет.
Болезнь эта не проходит. Я знаю таких ребят, —
мальчишка в конечном счете найдет самого себя.

Дети войны