Как я был волком

На этот раз в гусенице меня определили замыкающим. Лицо пришлось максимально вывернуть вбок, потому что плечо и ухо иногда врезались во впередиидущий волосатый зад.

Если двигались медленно (а иначе почти невозможно), кнут Карпа находил мою спину или охаживал мягкое место. Иногда витой тросик задевал болтавшееся мужское хозяйство. Я с трудом сдерживал вскрик, зубы стискивались, а глаза наполнялись слезами. Строптивость не нравилась надсмотрщику. На ягодицы, поданные как блюдо на подносе, прилетал новый удар.

– Стоп! – принеслась команда вместе с очередным ударом. – Пейте, зверюги.

Водопоем послужила придорожная лужа. Перед нами оттуда лакали другие. Взбаламученная вода отвратительна, но – вода. Сейчас – почти синоним счастья.

А до кормежки мы, видимо, еще не доросли.

Смотрик попал в другую гусеницу, которая ушла вперед. Сегодняшний принцип комплектации гусениц я определил так: вперед поместили самых мощных, далее – по убыванию мышечной массы. Детей тоже вывели, но с нами не послали. И самок с нами не отправили. Судьба Томы беспокоила, когда удавалось отвлечься на что-то постороннее. В основном не удавалось, мне хватало своего адреналина, не располагавшего к мыслям на иные темы.

– Налакались, адово племя? Пшли!

Согнав с дороги, нас вывели в поле. Вокруг с одной стороны раскинулся лес, в который мы так неосмотрительно прибыли из-за гор, с другой стороны виднелись ровные рядки специально высаженных деревьев. Видимо, сады. Горы опоясывали общий вид, как корона плешку короля.

– Стой!

Приказ остановил нас возле нескольких туземцев с непонятным инструментом у ног.

Позади меня началась возня. Косясь в стороны, я наблюдал, что происходит у соседей. К каждой жерди подошедшие местные цепляли что-то вроде плуга или сохи. Для меня это одно и то же. Например, тяпку от молотка отличу. И даже кирку от мотыги. Остальное – темный лес. Но я учусь.

Поставив несколько гусениц в ряд, позади за… пусть будет соха, за каждую соху взялось по одному туземцу. Надсмотрщиков осталось двое, по бокам. Карп и еще один, прозвищем или именем Зуй.

– Пшли!

Кнут снова обжег ягодицы. Четырежды четыре ноги, упершись, едва сдвинули соху с мертвой точки. Шеи напряглись, ошейники впились в мясо, сдирая кожу. Нижняя часть ошейника врезалась в грудь. До того свободно висевшая жердь поднялась к телу, елозя от ключицы до паха при каждом движении.

Дальше пошло чуть легче. В смысле, что очень тяжело, но не так, чтобы совсем. Ноги и руки отпихивали назад недовольную землю с силой, что казалось, это мы сейчас вертим планету. Как она вращалась до того, без нашей помощи, теперь казалось странным.

Внезапные шум и топот отвлекли от вселенских вопросов. Размахивая топорами, через поле пронеслось несколько молодых дикарей. Сплошь юноши, никаких девушек. Даже не юноши, а подростки. Раскраска у них была другой, как у зебр: равномерно белое и черное. Не черные узоры на белом, как у всех виденных мной, не считая монетоносца. Одежду составлял длинный узкий кусок ткани с дыркой посередине для головы – этакое пончо, спереди и сзади свисавшее до колен и перехваченное поясом из обычной веревки. Волосы у каждого заплетены в косу, как у китайцев в фильмах про старину. Парни с гиканьем умчались в сторону леса.

– Наверное, уже определяются, кто правый, кто левый. – В голосе Карпа слышалась ностальгия. – На днях будут новые молчуны.

– Упаси святой фрист! – непонятно буркнул Зуй.

Доносились только голоса. Видеть я не мог, но за разговором следил с интересом, каждое слово несло что-то новое и могло послужить отгадкой хоть чего-то.

– Думаешь, тебя возьмут в охранители? – осведомился у Зуя Карп, когда предыдущая тема исчерпалась.

– Надеюсь.

Святой фрист. Или Фрист, ведь это, скорее всего, имя святого. Молчуны. Охранители. Левый-правый. Новое росло снежным комом.

Около полудня туземцы устали. О нас не говорю, мы были скотом, чье состояние никого не волновало.

Прибежали еще несколько подростков в раскраске зебр и с макушками, странно подцвеченными синим. Уже не мимо, а именно к нам. Сбросив между гусениц заплечные мешки, вторая волна парней тоже унеслась к лесу. Все было сделано безмолвно.

Карп вывалил содержимое первого мешка прямо на землю.

Яблоки. Много. Большие, хрустящие…

Сочное «хрум-хрум» пахарей и конвоиров вызвало бурное слюноотделение. Впрочем, перепало и нам, «тягловой силе» раздали огрызки и гнилье, следя, чтобы досталось всем. Не ради справедливости. Для тяжелой работы нужны сытые здоровые работники.

Ошибся словом. Не работники. Рабы.

Огрызки и гнилые яблоки оказались всем нашим обедом. Потом мы снова пахали несколько часов подряд. До изнеможения.

Зуй, в отличие от Карпа менее лютый без повода, свирепел и избивал до полусмерти, если что-то шло не так. Что-то не так, по его мнению, произошло с соседней гусеницей, где сразу двое передних, скользнув по мягкой земле, завалились на бок, отчего остальные тоже опрокинулись. Кнут Зуя бил по телам без разбора – по ногам, по головам, по мордам. Визг и вой стояли несусветные.

– Остынь, – встал Карп на защиту бесплатной рабсилы. – Хватит.