Как я был номеном

Марианна знала танцы боень и бояк – нечто подобное капоэйре, парно исполняемое в школе под барабан. В нынешнем состоянии она не побила бы и равного противника и благоразумно промолчала.

– Толстая, а ты?

Взгляд Любы заметался.

– Уважь дяденьку, станцуй. – Сообразительный Зимун довольно осклабился.

Любу затрясло.

– Если она подвернет ногу, – вмешался я, – а она обязательно подвернет, если постарается, а она обязательно постарается – мы все расскажем вашему нанимателю.

– И что? – Зимун презрительно хмыкнул, но от меня не скрылось появившееся в голосе напряжение. – Девчонка подвернула ногу на ровном месте, бывает. Какие претензии?

Я напомнил:

– У тебя не осталось свидетелей, кто подтвердил бы твою версию. Что значит один голос против четырех? Думаешь, это не скажется на оплате?

– В ответ я объясню, как вы все подстроили. И про синяки тоже скажу. – Он поднялся, и мощный удар в грудь отбросил меня назад. Когда подвешенное тело вернулось на место, оно получило зубодробительную добавку. – Это тоже сделал ты сам, чтобы меня обвинить.

– Зря, – сказал я.

Но больше не нарывался.

Опять повисла тягостная тишина. Зимун расхаживал по свободному клочку помещения, три шага в одну сторону, разворот, и такие же три шага обратно. Лицо при этом оставалось повернутым к нам, как у тигра в клетке, который видит волю, но не может туда попасть.

Люба долго крепилась, но, в конце концов, не выдержала:

– Мне бы… в уборную.

– Номер больше не пройдет. Мелкая, держи баклажку. – Зимун бросил Феньке опустевшую после еды глиняную посудину. – Подержи сестренке, потом вынесешь.

– Потерплю. – Покраснев всем, чем одарила природа, Люба резко отвернулась.

Долго ей не продержаться. Я обратился к Зимуну:

– Мы трое вернулись, потому что одной из нас четверых угрожала опасность. Будь человеком, отпусти девчонок в уборную. Их даже провожать не нужно, без мужского сопровождения им там опаснее, чем здесь.

– Это понятно, но любая сделка должна быть взаимовыгодной. Что я буду иметь со своей человечности?

– Замолвим за тебя словечко, что хорошо обращался, несмотря на то, что мы… мы, а не ты! двух твоих приятелей положили. А когда сбежали – ты в одиночку всех поймал.

Зимун хмыкнул:

– Все, что ты сказал, и так понятно: Кубарь с Мурашом мертвы, а вы здесь. Скажите мне другое. Что при нашей сделке я получу от вас?

Люба поежилась:

– Ваня, пусть себе, не надо. Мы потерпим. Не проси его ни о чем.

Подтекст, шитый белыми нитками, был понятен даже врагу: не буди лихо, пока тихо, а то хуже будет. Зимун ухмыльнулся:

– Давай, пышка, станцуй, и отхожее место в твоем полном, хе-хе, распоряжении.

– Я станцую, – громко сказала Марианна.

Что-то неправильное в ее глазах прочел не только я.

– Тебя вообще нужно на цепь посадить, чтобы на улицах безопасней стало. – Зимун задумчиво постучал клинком по ладони. – Вижу, вы договороспособные. Сделаем так. Парень остается с мечом у горла, девки удобряют окрестности, только дайте слово, что больше никаких фокусов – ни побегов, ни попыток выяснить скорость моей реакции.

Мы все переглянулись. Слово, данное даже преступнику, обяжет, но…

А что делать? Других приемлемых вариантов нет.

– Даю, – первым сказал я.

Марианна, Люба и Фенька облегченно выдохнули и присоединились. Зимун разрешил царевне одеться в сарафан, чтобы соседи не пялились, привязал девчонок спинами друг к дружке и вытолкнул всех троих за дверь, через которую их треугольник едва протиснулся.

– Наглая уж больно хороша, – со странным дружелюбием поделился со мной Зимун.

Подельники лежат мертвые, а ему поговорить о бабах охота. Ну-ну.

Я не стал спорить.

– Хороша.

Слово за слово, авось получится что-то выведать.

– Отдаст ее Немир за меня, если денег раздобуду?

– Нет.

– Мне тоже так кажется. А толстую?

– Ты убегаец?

Дружелюбие исчезло.

– Меньше знаешь – крепче спишь.

– Я просто предполагаю, а не выпытываю. За спасизада он никого не отдаст.

Любу никто не выбрал на таинственной суете, и если Зимуну даже она кажется недостижимой мечтой, то он не ровня кузнецу. Немир – простой деревенский житель, не голубых кровей, никаких привилегий у него нет, что приводит к выводу: Зимун – убегаец, он житель этого или другого такого же лагеря беженцев, и подданные конязя родниться с ними не хотят.

На обратном пути шестиногая конструкция все-таки застряла в двери. Одной рукой подавившийся от смеха Зимун втащил девчонок, вызвав треск дерева и тканей, второй рукой он держал меч над головой – на всякий случай. Люба причитала, Фенька хныкала, царевна злилась.

Зимун вновь привязал девочек к балке.

– Как сходилось, удачно? – ухмыльнулся он. – Удалось договориться, чтобы присесть одновременно? Я думал, завалитесь.

– Не завалились, – сквозь зубы выдавила Марианна, к чему-то прислушиваясь.

Надо же, раньше меня услыхала. Кони. У спасизадов коней не было.

– Здесь! – раздался возглас неподалеку.

Зимун мгновенно все понял, он подхватил Феньку, как самую легкую, и с клинком у горла девчонки распахнул дверь:

– Еще шаг, и ее тень будет приходить к вам еженощно!