Как я был номеном

– Своего императора они зовут Бар-Хан или Пар-Хан, его боятся и уважают, в остальном у них каждый сам по себе и творит что хочет. История еще не знала такой жестокости и такого изуверства. Захваченных обращают в рабов, а рабы в дикой империи долго не живут. Живые завидуют погибшим. Сбежавших считают счастливчиками, как бы плохо ни жилось на чужбине. Поверьте, лучше исполнять любые прихоти, на которые хватит воображения ваших местных господ, чем на минуту остаться наедине с ханским солдатом. Фантазия у них как у больных на голову художников, вы рядом с ними – дети со своими каляками-маляками, простите за сравнение. Я достаточно повидала тех и других. А то, что до сих пор жива, говорит о вашем великодушии и благородстве.

Люба с Фенькой моргали в изумлении, а я уточнил:

– Художники, говоришь? Как выглядят картины, которые ты видела?

– Картины? – Ясна напряглась. – Простите, господин, я не должна была их видеть.

– Не по чину? Где же они висели? В княжеском дворце?

– Висели? Никогда не видела висевших картин. Я простая солдатская вдова, я знаю мало, а сейчас все мои мысли здесь. – Она принялась баюкать заволновавшегося во сне малыша.

Направленный на ребенка взгляд говорил, что хоть режьте, а свое дитя Ясна спасет любой ценой.

Вкралась нехорошая мысль, добавившая к сказанному: в том числе и враньем. То есть, передо мной возможно москвичка из возможно соседнего возможно завоеванного государства, чей возможно муж возможно пал в возможной войне. Кстати, в моей голове никак не стыковалась сообщенная география.

– Если вы с другой стороны от Еконограда, то как же очутились тут?

Ясна пожала плечами:

– Мало кто пробирается пешком, это опасно. Основной путь мы, как и все, проделали по рекам. Чтобы не попасться на глаза, ночами сплавлялись до главной реки, дальше провезли Афонинские.

Я взволновался, услышав фамилию Селиверста:

– Афонинские далеко отсюда живут?

Селиверст говорил, до ближайшего большого города плыть много дней. Какой город он имел в виду, не Москву ли?

– Несколько суток пути. У вас на заставе за каждого человека в челне берут плату, а последние деньги мы отдали Афонинским за перевозку. Безденежных убегайцев высадили перед речными порогами. Дальше каждый пробирался на свой страх и риск. В дороге у нас отобрали все вещи и продукты, которые оставались. Попутчики хотели продать моего ребенка. Мне ощутимо досталось, от побоев пропало молоко, теперь нужна кормилица или, хотя бы, козье молоко, но в поселке, куда нас доставили, их нет, и купить не на что. За сопровождение в деревню мужчины требуют платы, но даже после этого не всегда отводят, а ребенок им только мешает. Пока не случилось худшего, я при первой же возможности сбежала.

Ясна умолкла, баюкая голодного ребенка.

Надо помочь, причем, как минимум, не нарушить закон, а как максимум – извлечь какую-нибудь выгоду. Люба с Фенькой беспокойно топтались, рассвет быстро брал свое. Я обернулся к ожидавшей моего решения москвичке:

– Мы можем помочь друг другу. Найдите деревню… Как она называется? Зырянку, зайдите в крайний дом со стороны кузницы. Скажите, что дети в… Люба, объясни, пожалуйста, попонятней, я путаюсь в местных словах и названиях.

– В лагере убегайцев, в длинном доме без окон с уборной перед входом. Скажите, что разговаривали с Любой и она обещала, что вас накормят и дадут кров. Люба – это я.

– Спасибо!

– Вам спасибо, если дойдете.

Когда за женщиной сомкнулись ветви, Фенька мрачно предположила:

– А если ее поймают?

Люба вздохнула и отвела глаза.

Глава 6

Никудышный из меня следопыт, даже с курсами активного человолчества за плечами. Следов боя не нашлось, а от обычных следов рябило в глазах, все было настолько хожено-перехожено, что черт ногу сломит. Два часа коту под хвост. Тогда я решил начать от оставленного в поселке домика… и на этот раз не ошибся. Собственно, при здравом размышлении любой бы начал с того, к чему я пришел после долгих трудов.

Внутри кто-то был, а тела снаружи исчезли. Просыпавшийся поселок галдел, плакал и ругался, но на меня, парнишку в детской одежде с ножом в руке, никто не обращал внимания. Случайные встречные сразу отводили глаза и шмыгали под крыши. Ну да, здесь наказывают не только тех, кто носит оружие, но и свидетелей. Из одной хибары высунулась изумленная детская мордашка, ребенка тут же втащили внутрь. Женских лиц вообще не видно. Мужчины исчезали, едва заметив меня.

В левой ладони теплел подобранный по дороге камень, размотанная праща висела перекинутой через шею. С мечом в правой руке и метательным снарядом в левой я на цыпочках перетек под стенку.

– Я слышу, что ты снаружи, – раздался громкий голос. – Одно неверное движение, и получишь в подарок симпатичное сердечко сестренки. Скажи братцу, куда упирается острие моего ножа.

Донесся взволнованный голос Марианны:

– Кубарь очнулся, но драться не мо…

Звук смачного удара прервал речь.

– Заходи же. – Зимун умолк.