Каюсь. Том 1

Конечно, теперь я понимала, что и я не на последнем месте в его жизни, и что-то все же он ко мне испытывает, вот только однозначно, беда я на его голову, а никакая не радость. Но разговор отца с дочерью вмиг отрывает меня от этих размышлений. Знаю, что подслушивать не хорошо, но уж больно любопытно, тем более, что передо мной разворачивалась занимательная картина – оправдывающийся папа-Гладышев. После пары минут наблюдений данного Марлезона, я поняла, что погорячилась, защищая Олесь Олеговну. Эта девица была капризной, избалованной, а никак не всеми забытой и брошенной. Голодный должен быть рад любому куску хлеба, а не требовать великолепный стол с определенным меню. Так что ни черта эта принцесска не обделена вниманием, она им закормлена.

С Олегом, когда он закончил разговор, я своими мыслями, естественно, делиться не стала. Он и без того хорошим настроением не отличался, и вряд ли потерпит что-то нелестное в адрес своей доченьки. Но для себя я выводы сделала, а также поняла, что серьезно напрягла Гладышева, поставила в сложное положение, поэтому решила, что долгожданное «потом» настало, и можно принимать коленопреклоненную позу.

–Извини, что так вышло, – начала я осторожно, когда он закончил разговор и начал одеваться.

–За что конкретно ты извиняешься? – спрашивает он в ответ, не глядя на меня. От этого вопроса я смутилась.

–За все. – ответила тихо. Гладышев хмыкнул, задевая своей кривой усмешкой за живое, и продолжил неторопливо одеваться.

–Если не можешь меня простить за новогоднюю ночь, зачем приехал?– не выдержав его игнор, воскликнула я.

–Я еще раз повторяю, мне есть за что конкретно тебя прощать?-медленно, с расстановкой произнес он так, что мне стало страшно. Я невольно отступила и замотала головой. Он же подошел ближе и коснулся моей щеки, пугая еще больше своим вкрадчивым шепотом. – Запомни, я не Иисус, чтобы прощать и подставлять вторую щеку. Я живу по принципу « око за око», поэтому не проси у меня прощение Чайка, если тебе есть в чем каяться, лучше сразу исчезни! А приехал я потому, что ты без царя в башке и твои родственнички натуральные дебилы и пофигисты, а это может плохо кончиться.

Пока он все это говорил, я забыла, как дышать. Сердце колотилось, как бешенное. Столько угрозы было в ветхозаветных словах, что стало не по себе.

–Не оскорбляй моих родных,– едва слышно выдавила я из себя.

– Какие они тебе родные, Чайка? – пренебрежительно бросил он, отходя. – С такими родными и врагов не надо.

Это было больно, но мне нечего возразить, кроме известной всем банальщины.

–Мы не выбираем родственников.

–Не выбираем. Но только мы решаем родниться с ними или нет. Зачем ты помчалась сюда? – сурово спросил Гладышев.

Он был зол, очень зол, несмотря на внешнее спокойствие. И я боялась его такого, а потому терялась и не могла понять, что нужно сказать сейчас.

–Разве могла иначе? Я должна была приехать, мама в таком положении,– потупив взгляд, прошептала я.

–Ни хрена ты им не должна! Это они должны были! Потому что три великовозрастные идиотки, наломавшие дров! – едва сдерживаясь, процедил он, но я все равно вздрогнула и задрожала, а он продолжил бушевать. – Наломали, а теперь решили свесить всю ответственность на тебя? Лихо они придумали, вообще молодцы – тетки. Медальку за изворотливость, дурам! Но бабка твоя –это просто апофеоз всей этой психбольницы. Как можно выгнать восемнадцатилетнюю девчонку из дома из-за такой ерунды? У нее что, старческий маразм?

Я покачала головой, не в силах что-либо сказать. Слезы жгли глаза, а обида и боль, которые я до этого глушила, вырвались наружу. И я вновь заплакала, Гладышев же замолчал. Я услышала его тяжелый вздох, а потом оказалась в его крепких объятиях и зарыдала, выплакивая все то, что разъедало меня изнутри. Все свое напряжение, обиду, усталость.

–Ну, все-все, малыш, прости! Не хотел я, – начал он успокаивать меня, но я не дала ему высказаться.

–Почему люди такие злые? –перебила, всхлипывая и заикаясь.

–Потому что жизнь тяжелая штука, малыш. Очень нелегко оставаться человеком во всем этом говне. –мягко ответил он, едва сдерживая улыбку от моего этого детского крика души.

–Это не оправдание, – возразила я, качая головой, вытирая слезы.

–А я и не оправдываю, Чайка. Просто констатирую факт. В мире, где приходится выживать, состраданию места нет. А мир человеческий – он хлеще животного. Более жестокий, изощренный, коварный. Тут либо ты – хищник, либо– жертва, третьего не дано, – резюмировал Олег невесело.

–Но ведь не до такой же степени, что даже телефон никто не в состояние дать! Какой-то чертов телефон!– поражалась я.

–Это еще цветочки, Чайка. Самое веселое впереди. Предела человеческому уродству нет, поэтому надо полагаться всегда только на себя, а для этого надо думать. Как говорится, жизнь – это комедия для тех, кто думает, и трагедия для тех, кто чувствует. Так что не надо все воспринимать сердцем, малыш, оно нежное, хрупкое. Его беречь надо, а не эксплуатировать по любому поводу, – наставлял он, укачивая меня в объятиях.

–Не умею я, не получается.