Каина

— Пришли? — спросила она, оглядывая пятерых оборванцев. — Значит, вы любите Манинью Еричану?

Странный вопрос. Эти мужчины боялись ее. Рабы страха, они не знали любви. И выжидающе смотрели на хозяйку исподлобья.

— Что вы от нас хотите? — осмелился спросить Мисаэль.

— То, что дала вам, собираясь уезжать. Раз мы не расстаемся, вы должны вернуть прощальные подарки.

— Золото? — опять осмелился подать голос Мисаэль, которому, как и всем остальным, не хотелось поверить в это чудовищное и такое несправедливое требование.

— Раз все вернулось на свои места, должно вернуться и золото Маниньи, — последовал ответ.

Манинья держала в руках маленький мешочек. Она подошла к первому, и он покорно высыпал в него золотой песок, затем ко второму... к третьему...

— Госпожа! Я успел все истратить, — молодой, огромного роста индеец в ужасе смотрел на госпожу.

— Тебе придется работать больше других, чтобы отработать долг Манинье, — сказала она, пощекотав ему горло острием своего огромного ножа, который всегда носила с собой, и потом провела им по обнаженной груди замершего в испуге великана, чтобы лучше запомнил урок.

Остальные послушно высыпали золото в мешочек.

— Вот это мне нравится, нравится, очень нравится... — говорила Манинья и, обратившись к Мисаэлю, распорядилась: — Приведи ко мне Гараньона.

Перво-наперво Мисаэль заглянул в бар, но Гараньона там не было, тогда Мисаэль решил прогуляться немного в лесу за поселком, дожидаясь, пока Гараньон все-таки соизволит появиться в баре.

Он брел не спеша, следя, как с ветки на ветку перелетают пестрые попугаи.

Загляделся на обезьянку, что ловко лезла вверх по дереву. Что-то зашуршало в траве. Не змея ли? И вдруг в кустах раздался отчаянный женский крик:

— Отпусти меня! Отпусти!

Мисаэль кинулся к кустам, двигаясь осторожно и бесшумно. Без особой надобности он вовсе не собирался обнаруживать своего присутствия. Сквозь ветки он увидел могучего Гараньона, который пытался сладить, и не без успеха, со своей весьма лакомой добычей — хорошенькой, соблазнительной Паучи.

Мисаэль ухмыльнулся. Он еще не успел позабыть уроки жизни, которые давал ему Гараньон. Почему-то ему очень захотелось хоть чуть-чуть щелкнуть учителя по носу, и, спрятав ухмылку, он выскользнул из кустов.

— Извини, Гараньон, что прервал твой праздник, но тебя хочет видеть моя сеньора, — сказал Мисаэль, целясь в Гараньона из ружья, с которым не расставался.

Тот от неожиданности выпустил Паучи, которая не преминула этим воспользоваться и тут же шмыгнула в кусты. Гараньону, глядевшему на нацеленное на него дуло, ничего другого не оставалось, как повиноваться, и он последовал за Мисаэлем не в лучшем расположении духа.

Манинья вышла в полутемную прихожую, где сидели ее слуги и куда привели под конвоем великана Гараньона.

— Зачем ты меня звала? — грубо начал Гараньон. — Ты же выгнала меня, заплатив жалкие гроши за долгие годы преданности! Вспомни, ведь это я плавал с тобой по реке и делал все, что ты приказывала! Но больше я не собираюсь работать на тебя!

Не собираюсь к тебе возвращаться! Я не боюсь тебя!

— Как ты зол, Гараньон! Я не знала, что ты так ненавидишь свою госпожу. Кто сказал, что я хочу забрать у тебя свой слиток? Ты забыл, наверное, что и другого может хотеть от тебя Манинья Еричана? — Она приблизилась к нему, глаза ее влажно поблескивали.

Гараньон смотрел на округлые гладкие руки Маниньи, пышную грудь, влажные полуоткрытые губы, и воспоминание о былом нахлынуло на него волной желания.

— Ты, как всегда, непредсказуема, Манинья! Я считал, что ты позабыла, как я хорош, когда занимаюсь другим...

Руки Гараньона уже тянулись к Манинье, все его тело вспомнило эту сладкую, обольстительную женщину, чарующий запах ее атласной кожи...

— Как ты нетерпелив, Гараньон. Мы дождемся луны, и ты отдашь мне то, чего я хочу. — Манинья ушла, оставив ждать Гараньона в прихожей.

Гараньон уселся в углу. Он презирал отребье, среди которого сидел, но Манинья и впрямь была колдуньей. Еще час назад он думал о ней с пренебрежением и злостью, и вот она опять привязала его к себе, и он, повинуясь ее приказу, готов исполнять любые ее прихоти и капризы.

Тьма упала мгновенно, укрыв своим бархатом всю округу. Луна, поднимаясь, превратила тяжелый бархат в легкую светящуюся кисею.

В комнату Маниньи открылась дверь, и Гараньон, горделиво взглянув на остальных, поспешно переступил порог. И вновь он оказался во тьме, но на полу светился квадрат из горящих плошек. Посередине его стояла Манинья и встречала Гараньона, протягивая чашу.

— Выпей александрино, Гараньон, и ничего тебе не будет страшно.

— Мне и так ничего не страшно, — отвечал, смеясь, Гараньон, а сам уже припал к чаше и выпил ее до дна.

В голове у него разом помутилось, хмельной туман заволок глаза, руки и ноги налились тяжестью.

— Я отдам тебе все, все, что захочешь, — бормотал он заплетающимся языком. — А ты что мне дашь, Манинья?