Читаем Кабус-намэ полностью

Личный опыт в Хорасане мог вызвать такие слова:

„Забота ожидающего ответа тяжка, а отсрочка в нем, даже если она кратка, длинна“.

Из того же опыта можно было почерпнуть и сентенцию:

„Всякая скорбь — до [ее] ухода, а всякий высокий — [лишь] до падения“.

Аристократическая заносчивость ощущается в следующих словах:

„Откуда взять туману голос тучи, а ворону взлет орла?“

Или:

„Горе, если приобретет земля тонкость воздуха, а полная луна сиянием сравнится с солнцем“.

Как пример наиболее удачных стихов можно привести следующее. Как-то раз, посылая Азудаддоулэ семь каламов[329], он приложил к ним кыт’а[330]:

„Послали мы тебе семь каламов, большой у них удел в цене. Наточены они словно языки змей, гибкость их превзошла равновесие. И загадал я, что соберешь ты ими страны, из которых каждая в отдельности целый земной пояс“.

Это хороший пример васфа[331], соединенного с гиперболой. Сочетание калам и иклим, т. е. воображаемая морфологическая, связь, — безусловно преднамеренна.

Крайне эффектно:

„Билляхи! не поднимайся, о удача низкого! Подтяни излишек, слишком низко спущенных длинных поводьев! Ты расточительствовала, будь же более экономной, ты перешла предел, поверни же назад от своей дерзости и иди затем полегоньку! Им услуживают, но предкам их не служили, у них служители но сами они были презреннейшими из служителей...“

К кому относятся эти горькие слова, к его бывшему другу Фахраддоулэ или к возвысившимся газневидам, сказать трудно. Во всяком случае последний бейт в своей аристократической заносчивости перекликается со знаменитой сатирой Фирдоуси.

В период, когда Кабус был изгнанником, он не падал духом. Источники сообщают следующие стихи, которые он сказал в это время:

„Скажи тому, кто стыдил нас превратностями судьбы: разве судьба сражается с кем-либо, кроме тех, кому цена [высока]?

Разве ты не видишь, что по поверхности моря плавает падаль, но в глубинах пучин его покоятся жемчуга?

И если ухватились за нас руки времени и постиг нас от продления бед его ущерб,

То на небе звезды, числа им нет, но затмение бывает только у солнца и луны!“[332]

На дальнейшие удары судьбы он отвечал горделивыми стихами:

„Если утрачены мои поместья и погибли мои сокровищницы и мои [люди] все охвачены рассеянием,

То остались у меня помыслы, за пределами коих достижение для надеющегося или успех для поднимающегося.

Но душа у меня свободного мужа, она презирает пользоваться насилием в качестве верхового животного и питает отвращение к остановке [на привал] у мутного источника.

Если погибнет душа моя, то как прекрасно это! Если же достигнет того, на что надеется, то сколь чудно сотворена она!

А кто не желает меня, то путей ведь много! По какой дороге-желает, по той пусть и едет!“.

По словам Ауфи (I, 29–30), Кабус писал и на языке дари.

Приводятся следующие два отрывка и одно рубаи:

Кори чахон саросар озаст ё ниёз,Ман пеши дил биёрам озу ниёзро.Ман бист чизро зи чахон бар гузида амТо хам ба-д-он гузорам умри дарозро:Шеъру суруду руду маи хушгуворро,Шатранчу нарду сайдгаху юзу бозроМайдону гую боргаху разму базмроАспу силоху чуду дуову намозро.

(„Дела мира от края до края — алчность и выпрашивание, Я же не даю[333] в сердце доступа алчности и выпрашиванию. Я из [всего] мира избрал двадцать вещей, чтобы с ними провести [мою] долгую жизнь: стихи и пение, музыку и приятное на вкус вино, шахматы, нард, охоту, барса и сокола, ристалище и мяч, тронную залу, бои и пиры, коня, оружие, щедрость, молитвы и намаз“.[334]

Это перечисление атрибутов жизни феодального аристократа довольно интересно. Прежде всего нельзя не отметить, что здесь налицо большое сходство с тематикой „Кабус-намэ“. Тема эта для той эпохи, по-видимому, была довольно обычной. Весьма сходна с этими строками известная кыт’а Агаджи[335].

Оборот „я избрал“ напоминает знаменитую весеннюю газель Дакики с ее заключительными строками[336]:

Дакики чор хислат бар гузидастБа гети аз хама хубию зишти.

(„Дакики избрал [себе] четыре свойства в мире из всего прекрасного и безобразного…“).

Иной характер носят два сохранившихся рубаи:

Шаш чиз дар он зулфи ту дорад маъдан:Печу гиреху банду хаму тобу шиканШаш чизи дигар нигар — ватаншон дили ман:Ишку гаму дарду курму тимору хазан.

(„Шесть вещей имеет россыпь в твоих кудрях: завитки, узлы, изгибы, извивы, извилины и извороты[337]. Шесть других вещей, смотри-ка, родина их в моем сердце: любовь, и печаль, и горе, и скорбь, и забота, и грусть“).

Перейти на страницу:

Все книги серии Литературные памятники

Похожие книги

История Железной империи
История Железной империи

В книге впервые публикуется русский перевод маньчжурского варианта династийной хроники «Ляо ши» — «Дайляо гуруни судури» — результат многолетней работы специальной комиссии при дворе последнего государя монгольской династии Юань Тогон-Темура. «История Великой империи Ляо» — фундаментальный источник по средневековой истории народов Дальнего Востока, Центральной и Средней Азии, который перевела и снабдила комментариями Л. В. Тюрюмина. Это более чем трехвековое (307 лет) жизнеописание четырнадцати киданьских ханов, начиная с «высочайшего» Тайцзу династии Великая Ляо и до последнего представителя поколения Елюй Даши династии Западная Ляо. Издание включает также историко-культурные очерки «Западные кидани» и «Краткий очерк истории изучения киданей» Г. Г. Пикова и В. Е. Ларичева. Не менее интересную часть тома составляют впервые публикуемые труды русских востоковедов XIX в. — М. Н. Суровцова и М. Д. Храповицкого, а также посвященные им биографический очерк Г. Г. Пикова. «О владычестве киданей в Средней Азии» М. Н. Суровцова — это первое в русском востоковедении монографическое исследование по истории киданей. «Записки о народе Ляо» М. Д. Храповицкого освещают основополагающие и дискуссионные вопросы ранней истории киданей.

Автор Неизвестен -- Древневосточная литература

Древневосточная литература