К востоку от Эдема

– Что же будет с Ароном?

– Он всегда старался, чтобы получилось, как он хочет. Ради этого готов все вверх дном перевернуть.

Кэл стоял, уставившись в землю.

– Ты мне не веришь? – спросила Абра.

– Разобраться пытаюсь.

– Понимаешь, ребенку кажется, что он центр Вселенной. Все, что делается вокруг, делается для него одного. Другие люди в его глазах просто куклы, с которыми он играет. Но когда ребенок подрастает, он начинает сравнивать себя с другими, узнает себе цену, находит свое место в мире. Начинает понимать, что не только люди что-то должны ему, но и он должен людям. Это гораздо труднее, зато справедливее. Я рада, что ты рассказал мне про Арона.

– Рада?

– Да, рада. Теперь я убедилась, что была права. Узнать плохое про собственную мать – это удар. Арон не перенес удара, потому что он разрушил придуманную им сказку. А другого, реального мира он не хочет знать. Вот он и перевернул все вверх дном, все поломал. Он и меня поломал, когда объявил, что хочет быть священником.

– Это надо обмозговать, – проговорил Кэл.

– Давай сюда мои книги, – сказала Абра. – И передай Ли, что я приду. Я теперь свободна. Мне тоже надо кое-что обмозговать. Знаешь, Кэл, мне кажется, я тебя люблю.

– Я нехороший.

– Именно за то, что ты нехороший.

Кэл не чуял под собой ног.

– Она завтра придет! – с порога крикнул он Ли.

– Что-то ты взбудоражился, – ответил тот.

В дом Абра вошла на цыпочках. В прихожей прокралась вдоль стены, где не скрипел пол, хотела было подняться к себе по устланной ковром лестнице, но передумала и пошла в кухню.

– Пришла, – встретила ее мать. – Подзадержалась.

– Надо было остаться после уроков. Как отец, лучше?

– Думаю, что да.

– Что доктор сказал?

– То же самое, что вначале, – переутомление. Ему нужен отдых.

– По его виду не скажешь, что переутомился.

Мать открыла ящик, вынула три картофелины и положила их в раковину.

– Отец очень стойкий человек, дорогая. Никогда не пожалуется на здоровье. Зато я хороша, могла бы и догадаться. Столько сил отдавал на помощь фронту, и это не считая собственной работы. Доктор говорит, что такой человек может сразу слечь.

– Можно, я загляну к нему?

– Видишь ли, Абра, мне кажется, ему не хочется никого видеть. Давеча судья Кнудсен звонил, так отец велел сказать, что спит.

– Тебе помочь?

– Пойди сначала переоденься. Не дай бог, запачкаешь новое платье.

Абра прошла на цыпочках мимо отцовского кабинета и поднялась к себе. Ее комната слепила полированными поверхностями мебели и яркими, цветастыми обоями. Фотографии родителей в рамочках на столе, стихотворные послания в рамочках на стенах, туфли, аккуратно поставленные рядышком у кровати на натертом полу, – решительно все на своем, раз и навсегда определенном месте. Мать все делала так, как хотела: кормила ее, выбирала платье, устанавливала распорядок жизни. Абра давно отказалась от мысли завести себе личные, только ей принадлежащие вещи. Даже в собственной комнате она не знала уединения. Уединялась она единственно в свои мысли. Несколько писем, которые она хранила, находились в гостиной – были спрятаны в двухтомных «Воспоминаниях Улисса С. Гранта»[16]. С тех пор как генеральские мемуары сошли с печатного станка, ни одна живая душа в доме, кроме нее самой, не прикоснулась, насколько ей было известно, к их страницам.

Абра не задумывалась, почему ей сейчас так хорошо. Многое она сердцем чувствовала и не любила говорить. Она прекрасно знала, к примеру, что отец вовсе не болен. Скрывает он что-то. А вот Адам Траск, напротив, точно болен: она видела, как он, шаркая ногами, брел по улице. Интересно, мать знает, что отец притворяется?

Абра скинула платье и надела ситцевый сарафанчик, предназначенный для работы по дому. Причесав волосы, она прошла на цыпочках мимо комнаты отца и спустилась вниз. Там она вытащила из дневника открытку, полученную от Арона, и в гостиной вытряхнула из второго тома «Воспоминаний» его письма, плотно сложила и, подняв юбку, засунула их под резинку панталон. Письма немного выпирали на животе, но на кухне она надела передник, и стало совсем незаметно.

– Можешь почистить морковь, – сказала мать. – Вода вскипела?

– Закипает.

– Тебе нетрудно положить бульонный кубик в эту чашку? Доктор сказал, что отцу очень полезен бульон.

Когда мать понесла наверх дымящуюся чашку, Абра открыла мусорную топку в газовой плите, кинула туда письма и подожгла.

Мать вернулась, потянула носом:

– Дымом пахнет.

– Это я мусор сожгла. Ведро было полно.

– Надо спрашивать, прежде чем берешься что-нибудь делать, – сказала мать. – Я коплю сухой мусор и по утрам обогреваю им кухню.

– Прости, мама, я не подумала.

– Пора научиться думать о таких вещах, дорогая. Ты какая-то рассеянная последнее время.

– Прости, мама.

– Бережливость – это статья дохода.

В столовой зазвонил телефон. Мать пошла туда, сняла трубку, и Абра слышала, как она сказала: «Нет, к нему нельзя. Доктор запретил. Нет-нет, категорически никаких разговоров. Ни с кем».

Вернувшись в кухню, она сказала:

– Это опять судья Кнудсен.

Глава 53

1

На другой день в школе Абра была невнимательна: она предвкушала встречу с Ли.