Изнанка

Когда мы вернулись, держась за руки, чтобы не упасть в темноте, то не смогли открыть окно. Оно было закрыто. Я подумал, что наверняка порывом ветра ставни захлопнуло, и задвижка опустилась вниз. Вокруг стояла такая тишина, которая бывает сильно позже полуночи. Птиц не слышно, словно в вакууме оказываешься. Только ветки трещат иногда под чьими-то лапами, или это ветер. Мы отошли на несколько шагов от дома, и беспомощно озирались, перешептываясь, как же нам быть в этой ситуации. Я уже почти решился пойти и постучать в дверь. Я бы нашел слова. Дед, конечно, рассвирепеет, но это лучше, чем оказаться ночью в деревне на десять домов, и рядом с лесом. Сделав уже шаг в сторону крыльца, я чуть не закричал. В том же окне, из которого мы вылезли, виднелась тень деда. Фигура была почти не различима в темноте, но вот его лицо я до сих пор помню. Не было там ни одной живой эмоции, как будто воском покрыли. И глаза были страшные, налитые кровью, ненавистью, неприятием.

Она тоже его увидела, я почувствовал, как задрожала ее рука. Взял ее крепче, и мы зашагали прочь. Я надеялся, что дед погонится за нами, и после гневной выволочки заставит извиниться и уложит спать. Но никто за нами не гнался, и даже не пытался догонять.

Я не знал, куда идти. Мы обошли все дома, думали, постучимся к соседям, и упросим, чтобы нас хоть со скотиной оставили ночевать. Но везде было темно. Мы прошли немного обратно. Постояли посреди темной бугристой дороги. Становилось холодно, мы ведь выбрались в штанах и тонких майках, не рассчитывая долго гулять. Решили постучаться в дверь к одной старушке, что была приветливей всех остальных. Но там не открыли. Зато завыли собаки.

Тогда я предложил идти в дом, где никто не живет, на краю дороги. Я был там в дневное время пару раз, прошлым летом. Дом не разрушенный, его просто закрыли, и никто там не живет с тех пор, как умерли прежние жильцы. А наследники, говорят, не могут поделить его между собой, вот и стоит второй год дом закрытым.

Мы ускорились, со всех сторон лаяли собаки, и казалось, что все заборы исчезнут, и дома исчезнут, и мы останемся вдвоем в этой пустой темноте, посреди этой пустой деревни.

Она ничего не отвечала на мои сбивчивые предложения, просто вжалась ко мне в бок, её била крупная дрожь. Даже дойдя до конца дороги, мы, не расцепляясь взошли на крыльцо темного дома, и я, повозившись в темноте, смог открыть окно рядом с дверью, через которое уже лазил когда-то в прошлом году.

– А вдруг кто-то там есть, просто свет погашен? – Она была похожа на тонкую веточку, которую треплет ветер.

– Нет, тут точно никого нет, я вчера гнал коров мимо, и одна забежала в палисадник, так я точно видел, что дом пустой стоит. – Мы продолжали говорить шепотом, как будто боялись, что нас хоть кто-то услышит.

Окно поддалось почти сразу, со скрипом распахнув створки. Сначала внутрь забрался я, потом помог ей перешагнуть. Внутри была такая же темнота, как и снаружи. Чуть различимы были очертания шкафа рядом с дверью напротив комнаты, а рядом стоял диван, и небольшой комод.

– Давай просто ляжем спать вот тут? Не будем ходить по дому. – Я, прикрывая окно изнутри, махнул на стоящий в углу диван.

Она что-то неразборчиво сказала, но первая подошла и легла на диван. Мы укрылись тяжелым жестким гобеленовым пледом, который пах пылью и стариками, и обнявшись, моментально уснули.

Утром первое, что я увидел, сквозь парящие точки пыли на утреннем прозрачном свету – это фотокарточка, стоявшая на уровне глаз, на синем столике рядом с диваном. Старуха в темном платье не улыбаясь стояла на крыльце этого дома. Впиваясь в меня злыми, уставшими глазами, как будто говорила мне: «Убирайся отсюда».

– Какая страшная фотография! – Она лежала сзади меня, облокотившись на один локоть, и тоже рассматривала черно-белое изображение в рамке. – Как будто мертвые могут всё еще передавать какие-то свои мысли, чувства. Эта женщина всех ненавидит. Как и наш дед, впрочем.

– Да уж, он всех готов заживо съесть. Кроме тебя. Тебя он не ненавидит.

– Нам, наверное, пора идти? – Она робко приподнялась, близоруко щурясь вглубь комнаты.

Судя по палящему высоко стоящему солнцу, проспали мы долго. Кое как прикрыли окно, молча брели в сторону дедова дома. Я думал, что меня накажут, может отправят пасти скотину с утра, без поспать до восьми утра, и без завтрака.

Дед ждал нас во дворе. Мешки под глазами стали темнее, он напоминал монолит, что ничем не свернуть с пути.

– Дед, мы – Я не успел договорить, он с размаху дал мне пощечину, что я еле удержался на ногах. – Гадёныш! Чтобы в моём доме разводить такое! И с кем! С сестрой! Голос его оборвался, он что-то еще говорил, но из гортани вырывались только сиплые звуки. Махнув под себя рукой, он круто развернулся на пятках, пошел обратно в дом, бросив через плечо – Вы едете по домам. Оба. – Мы переглянулись, и только теперь увидели, что на крыльце стоят наши чемоданы, сверху как листьями присыпанные смятыми деньгами.

– До дома сами как-нибудь доберетесь. – Хлопнул дверью у нас перед носом. Лязгнула тяжелая щеколда