Смотрит на меня в недоумении. Ах ты ж змеюка, говорю ей, такого парня тут втоптала в грязь, теперь ори не ори, а больше не придётся тебе куражиться над ним, мразь ты этакая!
И снова выкинула её за дверь. На панель.
Не знаю, встретила ли она там привычное обожание или пришлось ей снизить уровень притязаний, а может, ей доступно объяснили, кто она такая есть. Вернулась через два дня сильно притихшая.
И снова без котят.
И вот наступил тот жаркий июльский день, когда в поисках рыбы я поняла, что с каждым месяцем демократии мне всё большую часть жизни придётся посвящать этой непрошеной королеве.
Да, я ведь не рассказала, как она у меня появилась. Насильственно – в виде подарка. Ещё котёнком. Маленького-то и таракана жалко. Она росла, драла когтями стены и обивку мебели. Теперь светится в дырах неоструганная древесина, а лохмотья обоев трепещут на сквозняке. Сколько раз я просила уезжающих родных прихватить эту царевну в сибирские леса воеводой – ни у кого не поднялась рука! И у меня не поднималась. Пока, повторяю, в один июльский день разгара демократии, в поисках рыбы…
В воскресенье я повезла её на Птичий рынок. Она дрожала всем телом, вопила в метро и, вырываясь, изодрала на мне кофту – ещё одну. Последнюю, надеюсь.
На Птичьем рынке самое лучшее вот что: направо глянешь – хороший человек, налево – тоже. И так до конца ряда. Тот, что справа, говорил: его кошка всегда приносит двух или трёх котят, и ни одного ещё они не погубили, всех пристраивали – из уважения к кошке.
Слева полосатый котёнок карабкался хозяйке на плечо, как на телеграфный столб, раздирая когтями платье, а она с мольбой вглядывалась во встречные лица: возьмите котёнка! В хорошие руки за так!
За те два часа, что я простояла со своей ношей, никто не взял в нашем ряду ни одного даже сиамского голубоглазого котёнка. Что уж говорить про мою черномазую красавицу. Побрела я с нею прочь.
Чем богата наша земля, так это пустырями. Ближайший оказался за углом, села я на штабель ржавого проката, отпустила кошку в бурьян и не знаю, как быть дальше.
Забежал в кусты по срочному делу молодой мужик, оглянулся, огораживаясь взглядом, как забором, заметил: высотные дома, кошка в траве, сидит на железяках баба, облокотившись о колени в позе ямщика.
И в центре Москвы всегда отыщется местечко, порсшее лебедой, и при нём такая вот понурая фигура, потерявшая дальнейшее направление. Русский пейзаж. Сама недавно видела на пустыре: сидел на камушке мужик, стояла перед ним бутылка на земле, в ногах вертелась собачонка. Пробегая мимо во второй и в третий раз (бутылка постепенно пустела), я хотела подойти, сказать: что, брат, хреново? – и сесть рядышком. Но было недосуг.
И вот сама сижу…
Вышел мужик из кустов, опустился рядом на железяки.
-Что, - говорит, - сидишь тут, ждёшь кого?
-Да кошку вот хотела отдать в хорошие руки – не берёт никто.
-Ох, эти кошки, - говорит мужик. – У меня у самого как-то уехали в отпуск мои, а я замучился с котёнком. Пищит! Я его в окошко выкинул. Утром вышел – а его уже в универсам отнесли. Он там и сейчас живёт, вырос.
-Да знать бы, что выживет, - говорю, - можно и бросить.
-Выживет, куда денется, - заверил мужик. – Они, кошки, умные. И хорошими прикинутся, и пристроятся куда угодно – к столовой, к магазину. Кошек везде принимают.
Он между тем придвинулся поближе.
-Живёшь тут? – спросил.
-Нет, - говорю, - с Сокола приехала.
-Ух ты, из-за кошки? – удивился. – А я вот тут с ребятами… В кусты забегал, видела, наверно, - сказал, застыдившись.
-Всё в порядке теперь? – успокоила я его.
-Да, - улыбнулся, - большое облегчение. А кошка – да хочешь, я её заберу к себе на деревообделочный комбинат, у нас там крыс!..
-Забери, - взмолилась, - сделай милость!
-А потом, - припомнил он, - мои снова завели кошку и опять уехали. Нет бы с собой забрать – мне оставили, а ни к чему её не приучили. Она нагадит в коридоре, размажет и половичком прикроет. Придёшь – вонища! Ну, я её избил. Соседка к ветеринару отвезла, гипс наложили.
-Ничего себе, так бил?
-Ага, - раскаянно сознался он. – Сломал ей что-то. А ты тоже соседям отдай!
Надежды на него не было, сгребла я кошку и побрела с ней вдоль дороги. Рыночные ряды тянулись и там. Встану то тут постою со своей ношей, то там. Мужик плёлся следом.
- Слушай, пойдём со мной! Мои опять уехали. А ты замужем?
-Ещё как, - говорю. – И дети.
-Вот и у меня двое. Только жена – давно я уже с ней не живу, отбила у меня всё, падла! – бедственно пожаловался мне.
-Ничего, - утешила я. – Это, считай, у всех.
Он задумался о печальных свойствах жизни, а мы с кошкой стали потихоньку отступать дворами. Там царила тишина, бугристый асфальт под клёнами давно сроднился с землёй.
Кошка моя присмирела и уже не лезла на плечо. Поняла, что жизнь – это не праздник победы над попранным Гаврилой, это невольничий рынок, где тебя продают – а покупателя нет.
Потом она завозилась у меня в руках и спрыгнула на землю. Я смотрела, что будет.