Избиение младенцев

Через несколько дней он был в Москве. Врачи определили сотрясение мозга и пытались лечить его, но он быстро вырвался из-под их опеки и вышел на работу. По случаю в Усатово открыли дело, и Евгений сам взялся его курировать, – связался с одесскими товарищами, дал поручения и указания.

Как только выдалось свободное время, он отправился к Ляле и после традиционного чая, после долгих мучительных разговоров, уже под утро вынул из кармана старинную брошку с изумрудами и положил её на стол. Он смотрел в Лялино лицо, а Ляля смотрела на брошку, мерцавшую в свете зелёной настольной лампы, смотрела долго и пристально, и Женя уже хотел сказать ей какие-то важные слова, хотел донести до неё какие-то главные мысли, но вдруг заметил в её лице ужас: Лялины глаза, до поры ровно блестевшие отражением изумрудов, внезапно округлились, рот приоткрылся, руки, лежавшие на столе, мелко задрожали и в страхе опустились на колени, она чуть подалась назад, как человек, испугавшийся чего-то необычайного, чего-то связанного с потусторонним миром, и застыла, откинувшись на спинку стула. Женя в недоумении перевёл взгляд на стол: изумрудная брошка медленно сочилась и набухала кровью, сквозь изумруды и обрамляющие их мелкие бриллианты проступала густая рубиновая жидкость, и через несколько минут украшение лежало в кровавой луже. Женя взял брошку онемевшими пальцами и, роняя на пол тяжелые капли, которые медленно и звучно шлёпались на паркет, вышел из комнаты в общий коридор.

На улице моросил дождь, до рассвета оставалось часа полтора. Женя машинально шагал, не обращая внимания на лужи и не замечая ничего вокруг. Злоба душила его, он шёл и думал: «Всё, всё… конец ему… он будет вынут из своего лукоморья и закопан! Конец ему, конец!» Так он дошёл до своего дома, поднялся в квартиру, заспанная Маша встала с постели ему навстречу, он сходу наорал на неё, – для чего, мол, встала? Закрылся в кухне, сидел, курил… «А что? – думал он, – вытащу его сюда, прибежит, как миленький, это мы ему устроим, ну, а тут уж дело плёвое, не выкрутится нипочём… двух зайцев убью – и место освобожу, и орденок лишний для себя урву…»

Всю неделю он был занят неотложными делами, каждый день звонил в Одессу, в выходные повёз Машу с Лизой на Истру, а в понедельник вечером снова заглянул к Ляле. Она встретила его с тягостным вздохом, как нежеланное, но и неизбежное зло, усадила, как всегда налила чаю и села напротив, подперев щёки руками. Он взял чашку вместе с блюдцем, но пить не стал; раздумывая, он смотрел в коричневый кипяток и явно пытался что-то сказать. Наконец он поставил чашку на место и, опустив голову, тихо проговорил:

– Ляля, я понимаю, что я тебе не нужен… Напиши ему письмо… вам нужно увидеться… он должен посмотреть на детей…

Ляля в страхе глянула на него:

– Он жив? Этого не может быть… Где же он?

– В Европе. Во Франции. Процветает… вызови его!

Он полез в карман кителя, достал сложенную вчетверо бумажку.

– Вот адрес, напиши ему, пусть приедет… Мы его не тронем, слово офицера…

Лялино лицо потемнело.

– Я не стану писать, – сказала она медленно.

– Напиши, Лялечка, – повторил он. – Всем будет хорошо…

– Нет, – сказала она твёрдо.

– Ну, как знаешь! – он встал и направился к выходу. – Только помни, – у тебя двое детей!

Она вскочила со стула и сделала порывистый шаг в его сторону.

Евгений взялся за дверную ручку, перешагнул порог и вышел.

– Ты не посмеешь тронуть детей! – крикнула Ляля в уже закрытую дверь.