Осень незаметно подбиралась к Москве. Ночи стали прохладнее, по утрам моросил холодный дождь и тёмные силуэты прохожих, укрытых уродливыми зонтами, промелькнув по улицам, быстро исчезали в подъездах жилых домов и учреждений.
Почти три года прошло с тех пор, как Женя последний раз был у Ляли. Он дал себе слово не появляться больше в её жизни, хотел забыть всё, что было с ней связано. Он сильно устал, окружающая действительность раздражала его, плохая погода наводила тоску, проклятые подследственные вызывали ненависть и злобу, он всё чаще срывался дома, орал на Машу и на дочь и не было конца этой беспросветной жизни.
Всё время думая о Ляле, он ждал, не позвонит ли она. Она не звонила. Как-то года два назад Евгений решил взглянуть на близнецов и в середине дня заехал к ним в школу. Выдался редкий тёплый денёк, – Женя погулял по школьному двору, дожидаясь перемены, и вот со звонком вылетела из школьных дверей ватага подростков, в самой гуще которой неслись и близнецы. Они бегали, непроизвольно вспархивая на доли секунды, зависая над землёй на какие-то мгновения, хотя крылья их были надёжно спрятаны под серыми пиджачками. Женя понаблюдал за ними минут пять и уехал.
Тоска съедала его. Тридцать восьмой год был мрачным и непредсказуемым; потенциал прошлого года сулил новые испытания. Он стал бояться. Боялся, понимая, что происходит вокруг, прислушивался к разговорам в близком окружении, нервничал, если кто-то в кабинетах или на улицах становился за его спиной.
Жена давно ему опротивела, дочка отдалилась. Он скучал по Ляле бесконечно, безмерно, забыть её было невозможно. Она везде мерещилась ему, везде преследовала его.
Как-то холодным октябрьским вечером он выпил для решимости стакан водки и пошёл в последний раз навестить Лялю. Он точно решил для себя, что это будет последний раз, последний, последний раз. Больше он её никогда не увидит.
Она как всегда равнодушно открыла дверь, но в её равнодушии уже появились настороженность и опасливое ожидание подвоха. Женя отметил это с удовлетворением и некоторым торжеством, подумав про себя: «Ты у меня ещё покрутишься…» Снова она налила ему чаю и снова уселась напротив, подперев щёки кулаками. Близнецы спали, заоконные призраки Революционного трибунала притихли перед незадёрнутыми до конца шторами, – Женю они боялись и всегда при нём вели себя прилично.
Он сел на своё обычное место, отхлебнул чаю и спросил:
– Написала письмо?
– Нет, – ответила Ляля.
Разговор был исчерпан. Женя ничего не хотел больше говорить ей, а Ляля вообще не понимала, что можно ему поведать. О своей жизни, друзьях, учебе в техникуме она рассказывала ему раньше, да он и слушал всегда невнимательно, видно ему это было неинтересно. А сейчас? Рассказывать ему, как она учится из последних сил, дописывает диплом, а по ночам моет полы в учреждениях и общественных туалетах? Что в этом для него может быть интересного?
Допив чай, Евгений глянул на близнецов, взял свой вытертый до синевы кожаный портфель и достал оттуда грязный, словно сто лет пролежавший в смолокурне, сидор, распустил его тесёмки, раскрыл и вытряхнул на стол перед Лялей всё, что в нём было. Тусклой грудой, переливаясь гранями камней, лежали между чайными чашками старинные драгоценности, кольца, ожерелья, золотые николаевские десятки и среди них даже два империала; Женя смотрел на них презрительно, но с интересом, а Ляля – заворожённо… драгоценности гипнотизировали своими переливами, бликами, игрой граней, мягким светом волшебного жемчуга… В эту минуту за окном заволновались призраки трибунала, зашептались, заёрзали, задвигались беспокойно. Ляля оглянулась на них, подошла к окну, поплотнее сдвинула шторы. Привидения забеспокоились ещё сильнее. Вернувшись к столу, Ляля машинально протянула руку к сокровищам, намереваясь вынуть из общей груды что-нибудь и рассмотреть поближе, уж больно притягательно сверкали и звали её к себе красивые вещицы. Но Женя уже вскочил в ужасе, и Лялина рука непроизвольно отдёрнулась от стола ещё до того, как она увидела, что драгоценности набухли кровью, а сквозь камни, золото и нити ожерелий, сквозь филигранные узоры и завитки старых мастеров стали выворачиваться большие белые черви… Они копошились в густой крови и пачкали своими жирными кожистыми телами тускло поблескивающие грани камней и виртуозные орнаменты драгоценного металла. Призраки за окном забились, заверещали, их клёкот, вой, стоны и вопли становились всё громче, они стучали в стекло, плакали, звали, умоляли, рыдания их заполнили маленькую комнатку… Ляля бросилась на кровать, где спали близнецы, закрыла их своим телом и… свет померк в её глазах…
Утром она пробудилась и с удивлением обнаружила себя лежащей в одежде на кровати детей и, вдруг со страхом вспомнив вчерашнюю ночь, глянула на стол: на чистой полированной столешнице стояли две чашки с недопитым чаем, вазочка с вишнёвым вареньем и блюдце с горсткой сахарного печенья…