Избиение младенцев

Через два дня вечером в Лялину комнату ввалились люди с оружием и забрали близнецов. Дядя Ильшат с женой тётей Ильгизой виновато стояли в углу. Братья собрались и их вытолкнули из комнаты. Ляля плакала. На пороге старший арестной группы обернулся и сказал доверительно:

– Напишешь письмо – отпустим…

Ночь Ляля не спала, а утром села за письмо.

«Дорогой Ники! – писала она. – Мне стало известно, что ты жив, живёшь и работаешь во Франции. Это известие было для меня неожиданной новостью, радостной и счастливой. Я всегда молилась за тебя, любимый, но, признаться, думала, что молитва моя предназначена уже ушедшему человеку. Как ты выжил в той страшной мясорубке, которую уготовила нам судьба? Как сберёг себя среди убийств и насилий, среди града пуль и осколков, среди людей, озверевших и переставших быть людьми? А сейчас… я не могу написать тебе в подробностях, что происходит в нашей стране, но поверь, Ники, наша страна расцветает и строится, кругом вырастают новые заводы и фабрики, высаживаются сады, а поля наши полны пшеницы…

Приезжай в Москву, посмотри, как она расцвела, – ты не узнаешь город, не узнаешь москвичей, у нас новая жизнь, замечательная и весёлая…

Ники, любимый, дорогой мой… у меня двое детей, близнецы Борис и Глеб, им по семнадцать лет. Ты должен их увидеть…

Помнишь ли ты нашу последнюю с тобой встречу? Ты пришёл нежданно, негаданно, а я думала о тебе, я всегда думала о тебе, каждый день, каждую минуту, – ведь я любила тебя, дорогой мой мальчик, всей своей жизнью, всем существом своим, всей душой. Ты пришёл, и я смогла обнять тебя, погрузиться в тебя, раствориться в тебе; когда ты лежал рядом, я была самой счастливой женщиной на свете, я помню твои ласковые руки, твои нежные прикосновения, твои тихие слова, твои ладони были так теплы… и какое это было счастье – самой касаться тебя, гладить твои плечи, твои сильные руки… ты помнишь, я любила целовать тебя в глазки… мой любимый братик… а когда я проводила ладонью по твоей мускулистой спине, ты вздрагивал, мои пальцы считали косточки твоего позвоночника, обрисовывали контуры твоих лопаток и спускались вниз, к заповедным местам твоего тела… я переворачивала тебя на спину и целовала всего! Твоя грудь беспокойно вздымалась… мне нравились твёрдые острия твоих тёмно-розовых сосков, в которые так приятно было уткнуться лицом… и твой упругий живот, который так боялся моих губ… я целовала тебя всего и шёлковые завитки твоих мягких волос приятно щекотали мне губы… я целовала твои коленки и спускалась к лодыжкам… твои тонкие лодыжки! Твои тонкие ступни и твои аккуратные пальчики, так непохожие на грубые мужские пальцы… А ты в ответ целовал меня в ушко, и твои губы с такой страстью впивались в мой рот, что, казалось, ты хочешь меня выпить… как я любила твои мягкие губы и их твёрдый напор, их порыв, их искреннюю страсть; твои губы не стеснялись и для них не было ничего запретного, они завоёвывали всё, что хотели, они искали мою суть в ямке на шее, во впадинках под ключицами, на запястьях, локтях и предплечьях, на бёдрах, которые вздрагивали от каждого твоего прикосновения, под коленками… и тёмное моё естество, вся моя женская суть, жаждавшая твоей любви, трепетала и содрогалась, и набухала горячей влагой, и твой запах, в который я хотела погрузиться полностью, без остатка, обволакивал меня, и я мечтала только об одном – втиснуться в тебя, стать тобою, слиться с твоим телом в единое целое и рычать, как рычит дикая самка в глухой норе, и плакать от радости, как плачет сумасшедший, которому вернули любимую игрушку! Милый, дорогой мой Ники, как я хочу тебя увидеть…»