Из меди и перьев

– Протяни-ка руки, милая Гертруда, – проговорила тихонько Одетта и переложила младенца в ее объятия.

Ланс хмурился, но тень постепенно убегала из его тяжелого взгляда. Он смотрел на спящего сына, на губах горделивая улыбка – какие мужчины все же смешные.

Одетта же все кудахтала, точно наседка.

– Так хорошо, что ты пришла, нам как раз нужно в город. Лоренсу нужно к банкирам, кредиторам, а еще и к брату своему заскочить. Столько дел, столько забот, с младенцем же точно без рук. Не буди его, дорогая, пусть спит, сколько хочет. Мы будем через пару часов. Увидишь если кухарку, скажи, что телятина в погребе. Отобедаешь вместе с нами потом.

Полные белые руки уже завязывали шнурки плаща под шеей. Не успела Кая вымолвить и слова, как парадная дверь хлопнула, оставив ее в одиночестве в пустом коридоре у подножия главной лестницы. Ворох пеленок лежал у нее на руках. Где-то в глубине этого вороха кто-то недовольно елозил крохотными ногами и брыкался во сне.

– Тихо ты, – раздраженно шипела Кая.

Ланс ушел и, соответственно, выполнить задуманное становилось труднее. Она не может оставаться здесь долго. Если ее хватится Улаф, то сидеть ей на цепи целыми днями. Ей надо принести сердце Ланса Морелле, сегодня же ночью, ведь она так решила. Или. Или?

Сверток все копошился в ее руках. Она отогнула уголок пеленки, посмотрела на него. Глаза младенца были раскрыты, он молча разглядывал ее щеки, губы, высокие брови.

– Нет… – прошептала она, отмахиваясь от жестокой мысли. – Я не могу.

Отдать Морелле его? Отдать сирину крохотное человеческое дитя? Кая зажмурилась. Она не знала, что может случиться потом. Морелла, ее возлюбленный и помощник, ведь в нем достанет жалости не тронуть ребенка? Быть может, она хоть на мгновение, хоть на единый миг, заронит ему в голову мысль, что у них могло бы быть также?.. Она пришла сюда, чтобы пролить чужую кровь, но в самый последний момент страх окутал ее, точно душной и пыльной накидкой.

Ребенок молчал, но продолжал елозить под свернутыми пеленками. Один раз он даже высвободил ладошку, дернул ее за прядь волос и выдернул несколько волосинок.

Кая зашипела от боли, а ребенок потом рассмеяться.

– Бессовестный комок, – пробормотала Кая-Марта.

Надо было уходить отсюда да побыстрее. Если Улаф узнает, что она не вернулась в лагерь, то сидеть ей на цепи, пока кости ее не истлеют. Только вот неужто весь план ее развалился? Не солоно хлебавши идти восвояси? Ребенок у нее на руках безмолвно шевелил губами и, казалось, совершено не знал, что жизнь его сейчас находится на чаше весов. Он и не знал, что это руки чудовища сейчас служат ему мягкой постелью.

– Глупый человеческий детеныш, – снова сказала Кая, стараясь сделать лицо как можно мрачнее. – Прекрати улыбаться, немедленно прекрати.

Она встряхнула кулек. Младенец улыбаться перестал, но надул крохотные губы и начал гулить. Это отвлекало, но было смешно. Кая положила сверток на ступеньку и села рядом. Холодный и твердый камень был не очень удобным, так что рассиживаться не приходилось.

– Ты хоть понимаешь, – негромко начала Кая-Марта вслух. – Ты понимаешь, что будь я иной, я бы должна была убить тебя, глупый ты ворох пеленок.

Младенец не отвечал и очень зря – Кая сейчас была бы рада любой помощи. Она должна доказать Морелле, что она правда тот зверь, о котором пишут легенды. Что она не просто девчонка из горной позабытой деревни. Быть может, он не заставит ее причинять ему вред, конечно же не заставит… Она не знала, как ей поступить, а минуты все утекали. Большие часы пробили уже два часа дня, а младенец снова уснул. Скоро вернутся его родители, думала Кая, и к тому моменту придется ускользнуть либо одной, либо с ребенком. Морелла не тронет его, думалось ей. Она принесет его, покажет ему, докажет свою храбрость и силу, а потом – кто помешает ей вернуть этого крохотного младенца обратно.

Она встала, оправила длинное платье. Кто решит на улице подозревать хоть в чем-то женщину с ребенком в пеленках? Она вновь подхватила сверток на руки и сделала шаг к двери. Она похищала ребенка. Первая месть людям Исолта, если она встанет на ту тропу, на которую ее призвали. Садовник ушел в другую часть сада, ее не видел никто. Как она, тихо шурша подолом по битому гравию тропинки, прошла через сад, открыла увитую розами калитку и шагнула прочь. Ребенок спал и теперь даже не дергался под пеленками. Она спешила по сморенному жарой городу, а сердце ее колотилось. Так просто было это сделать. Они считали ее плохой, так она будет плохой, дай только срок.