Из меди и перьев

Прибрежные пауки сплели в ее волосах паутину, ловили в нее мелких мошек. Она изранила руки, стараясь разогнуть колючие прутья клетки, но те ни на миг ей не поддавались. Белые волосы, точно первый снег горный, стали грязно-серыми, спутанными со следами толи грязи, толи запекшейся крови. Год прошел. Сколько песен она спела за этот год. Лишь бы занять себя чем-то, лишь бы слышать свой голос, который успокаивал и ее саму.

Впервые она вздрогнула, точно от резкого сна, который нахлынул на нее ниоткуда. Потом услышала далекий плеск весел. Ей показалось, здесь нет никого, но звук и плеск все нарастали. Она спрятала озябшие ноги под тем, что осталось от истлевшего платья и вгляделась в бескрайнее море. Это лодка, сказала она сама себе, это действительно лодка и она направляется к ней, сюда, впервые за эти долгие дни.

Из лодки высадился человек. Он был большой, больше Сигура, и могучий, точно скала. Он был один, в руке он держал огромный топор. «Вот и гибель моя пришла», – подумала Кая, и внезапная радость забилась в ее голове. Больше не будет горя, не будет страданий! Но животный страх все же загнал ее в угол клетки. Может, сжалится тот над девицей и отпустит ее?

«И тогда я растерзаю его, – с быстротой молнии послышался Кае свой собственный голос. Ужас пробежал по ней холодком. – Растерзаю и съем его сердце. Я ведь голодна. Я ведь так голодна…»

Человек с топором тяжелым шагом подошел к ней. Она видела, как он тянет со всей силой за собой за рога тушу убитого оленя. Она почувствовала, как вновь на ногах отрастают когти, а перья застилают все тело. Запах крови витал в воздухе. Свежей крови, как давно, как бесконечно давно она не чуяла его.

– Здравствуй, чудище, – низким голосом сказал человек и бросил тушу оленя прямо перед ней, прямо перед запертой дверцей.

Кая смолчала. Не в облике птицы вести задушевные речи. Человек увидел, как зажглись темным золотом ее глаза и продолжил.

– Я знаю, что ты меня понимаешь. Меня зовут Улаф, я тоже, как прежде и ты, из Горных домов, из другой я только деревни.

Кая зашипела. Упоминание о доме, о тех, кто запер ее здесь в одиночестве, острой горечью отозвалось в ее сердце.

– Ты голодна, ты ведь безумно голодна, – пробормотал он. – Я вытащу тебя и дам тебе еды, чудище, сколько захочешь. Я собью этот замок топором. Если ты только признаешь меня господином и будешь отныне всю жизнь свою посвящать моей мысли и делу.

Кровь и мясо манили ее, щекотали ей ноздри. Она подняла на него бледное исхудавшее лицо с горящими глазами и лишь смогла прошипеть: «Открой ее! Открой же клетку!»

Он предлагал ей стать рабыней, она о том слышала и не раз. С подобными ей не раз бедовые люди пытались договориться. Она знала о том, слышала из старых песен, сказаний. Не знала лишь как, не знала зачем. О, она готова стать верной слугой этому доброму человеку, если он только отпустит ее, если снова позволит ей жить Каей-Мартой, лишь Каей-Мартой, не безымянным чудовищем.

– Отпусти, – прошептала она, а большие золотые глаза с тоской на него все смотрели.

Один взмах тяжелого топора, и массивный замок лежит на жестком песке. Да, в Горных домах делали такое оружие, что рубило даже железо. Дверь клетки заскрипела, застонала и отворилась.

Как быстро выбралась она из клетки и расправила наконец тяжелые крылья. Она бросилась к туше оленя и все ела и ела, и так не могла насытиться, пока не остались лишь кости. Длинные когти раздирали добычу, будто сама она ее поймала, как прежде.

Она встала перед ним в своем первом обличии. Ветер слегка колыхал истлевшее от соленого морского воздуха платье. Она молчала. Лишь неловко, точно по-детски оттирала тыльной стороной ладони кровь с подбородка. Значит, она не убьет его даже нечаянно. Не убьет, ни сегодня и никогда. Он умен и знал, какой она будет, когда выйдет из клетки.

Он протянул ей руку и помог сделать вперед пару шажков. Ноги и руки почти не слушались ее.

– Твое имя, – губы были липкими и плохо шевелились. – Назови еще раз твое имя.

– Я Улаф.

– Улаф, – прошептала она. Теперь этот Улаф – ее господин.

И она теперь всего лишь его служанка. Он не ненавидел ее и не боялся. Он, казалось, вообще не видел в ней человека. Для него она была всего лишь чудищем, всего лишь сирином, который за какой-то насмешкой судьбы носил маску хрупкой девицы. Он рассказал ей все. И что он хочет спуститься с гор и потеснить изнеженных жителей из других городов. Как хочет отомстить за презрение, за злость и обиды, которые наносили горцам все ежечасно. Он хотел войны и счастья для себя и для всех Горных домов. Всего же он хотел добиться с ее помощью.