Из меди и перьев

– Сольвег Альбре, ну до чего приятный сюрприз, – прошамкал он; в его голосе она уловила злорадство. – Видать осталось еще, с чем ко мне заявиться, красавица.

– Осталось, господин Альто, осталось, – с плохо скрываемым презрением проговорила она. Старик, казалось, олицетворял все, что она ненавидела в своей жизни. Именно к нему уплывали ее богатства, ее честь и достоинство. Он, точно паук-кровопийца, высасывал из нее все остатки той жизни, что она вела прежде.

Она пошарила в кармане и достала оттуда крошечный мешочек. Высыпала оттуда четыре золотых колечка

– Сколько дашь за эти? – спросила она.

Старик наклонился и придирчиво стал осматривать ее драгоценности. Повертел в пальцах, попробовал на зуб. Он так и хотел найти изъян, чтобы сбить цену, однако это было непросто. Золото Линдемы славится везде, а кольца эти были оттуда, их подарил ей отец, еще когда не ненавидел ее.

– Вот столько, – заявил он и положил перед ней пыльный мешочек с монетами.

Она заглянула внутрь, пересчитала. Негусто, но в других местах она и того не допросится.

– Я беру, – кивнула она и протянула руку к мешочку.

Старик тут же прибрал к рукам кольца, ссыпал их в ящичек.

Сольвег достала несколько монет из мешочка и протянула их ювелиру

– Возьми. За это дай мне крепкую цепочку из серебра. У тебя, верно, должна быть такая.

Старик покряхтел, порылся по ящикам и достал. Признаться, цепочка была отвратительная и почти вся черная. Такую бы очистить сперва от патины, а потом продавать, но старику был, верно, закон не писан. Он положил ее перед Сольвег с таким видом, будто драгоценность от сердца отрывал. Но не в ее положении привередничать. Цепочку она взяла и тут же, еще даже не выйдя из лавки, нанизала кольцо сирина на нее и повесила на шею. Кольцо спрятала глубоко за вырезом платья. Никто не заметит, никто не узнает. Микаэль же наказал ей всегда носить его с собой.

Она вышла из лавки и огляделась. Вечер был очень недурен. Солнце светило мягко и нежно, отражалось от всех окон и рыжими солнечными зайчиками падало на мостовую. Прогуляться бы хоть немного, подышать бы воздухом хоть чуть-чуть, проветрить сонные странные мысли. Сейчас она при деньгах. Этого хватит месяца на полтора, а то на два, если повезет. Да и казалось ей, если теперь с Микаэлем они ударили по рукам, то он не откажет ей в помощи и займет ей немного мелких монеток. В долгах она была как в шелках. Одна радость, что долги отца с нее Микаэль взыскивать не собирался. Отец почти что сбежал, скрывался от кредиторов. Сейчас он за городом, а потом кто знает. Может, подался в Измар, уж тетка его там приветит да и выставит тут же обратно. Только это и держало сейчас ее дух на плаву. Знать, что отцу ее сейчас приходится совсем не так сладко и уж точно не лучше, чем ей.

Сейчас надо ей только отнести деньги домой да отдать распоряжения девчонке-служанке. Пусть сбегает, отдаст долг мяснику, заодно прикупит немного телятины. Еще овощей да муки. Сольвег вздохнула. Вот и начали постепенно таять вырученные таким стыдом деньги. Она еще раз вздохнула, но воздух в легкие не пошел. У нее кружилась голова. Снова, как и вчера. Но что это, мастер Талман же вылечил ее. Раны зашиты, кровь не течет, но голова кружится, будто еще чуть-чуть и весь мир покачнется. Она попыталась держаться за стенку ближайшего дома, но она, покачнувшись, лишь процарапала по кирпичам дома ногтями. К горлу подкатила тошнота, а веки казались тяжелыми, будто налитыми свинцом. Она покачнулась и осела на землю. Люди мелькали перед глазами, точно маленькие яркие точки. Воздуха не хватало, духота сжимала горло в кольцо. Она хотела было позвать на помощь, но сознание вновь мягко покинуло ее, как тогда в доме Эберта.

– Очнитесь, – тормошил ее кто-то. – Очнись, госпожа, очнись.

Кто-то подставил ей кружку, и она почувствовала, как холодная влага течет у нее по губам. Она приникла к кружке и стала жадно пить. В голове слегка прояснилось.

– Еще, – прошептала она, и снова полная кружка оказалась у ее губ.

Наконец она смогла открыть глаза. Над ней склонилось лицо молоденькой девушки, лет двадцати, не больше, может, чуть младше нее. Лицо ее обрамляли светлые, почти белые косы, в них вплетены засохшие васильки. Кожа бледная, тонкая, казалась почти что прозрачной. Да и худая она была, почти кожа да кости. Под бледной кожей узких ладоней были видны голубоватые вены.

– Тебе лучше? – спросила ее незнакомка. Сольвег кивнула и огляделась по сторонам. Вокруг все также сновали люди, никто на нее не смотрел. Никто, кроме этой странной девушки.

– Как твое имя?

Губы до сих пор казались сухими и плохо слушались.

– Сольвег, – проговорила она, еле ворочая языком. – Сольвег Альбре.

Незнакомка, казалось, и слыхом не слыхивала такого имени и имени ее семьи. По крайней мене на лице ее не отразилось ничего, что можно было принять за узнавание.

– Твоя лошадь так и привязана к столбу, – продолжала девушка. – Я видела, как ты выходила из лавки. Далеко ли твой дом?