Из меди и перьев

Микаэль шел по узким улочкам Исолта, но наслаждаться вечером августа было непросто. После Марии-Альберты он зашел к Мадлене в трактир, отобедал, к слову, ягненок, тушеный в вине, был весьма недурен, но гнетущих мыслей над его головой это не рассеяло. «Морелла…» – все думал он. Только Морелла, и имени тот не назвал. Знал он одних Морелла. Наслышан был от отца. Жили они в Олате, за восточными переправами у самых гор, только вот дел с ними отец не вел. Интересно, родня ли им великан? Если да, то как пригрелся он на груди у Марии-Альберты? Да и так ли проста сестра главы Совета, вдова господина Серра, если такие интересные личности у нее в фаворитах? Он все сильнее и сильнее убеждался, что зря подключил он к этому власти. Сейчас он идет к Эберту. И пускай неблагодарный рыцарь спустит его с лестницы, но дела он так не оставит.

Микаэль не хотел признавать, что зазнавшийся мрачный рыцарь – его лучший друг. Что даже юркая Мадлена его ему не заменит. Он шел по мостовой, а сизые сумерки наползали на город. С моря доносило запах соли и рыбы, а от теплых камней еще шло тепло. Городские часы на ратуше пробили семь. Он вспомнил, что так и не подбил Эберта погрузиться с ним на один из торговых кораблей и отправиться или в Измар, или в Линдему, или в Аир-Хаф, что в Эльсхане, посмотреть на его, Микаэля, малую родину. Рыцарь кивал, улыбался, но ни разу не согласился. Будто это не они вместе в аббатстве еще юношами и детьми до полуночи грезили, вспоминали, мечтали, а воск свечей капал на пол. Как за это ругался наставник Гаяс, как грозился выдрать и отправить к родителям. «Неужто он меня только терпит», – мелькнуло в голове Микаэля. Он досадливо отмахнулся от этой мысли, и она и не раз, и не два приходила ему в голову за эти дни и недели. «Только терпит, а дружбой не пахнет.» Что бы сделал он, коли это было бы так. Сам бы сел на первый корабль из гавани. Друзья не уходят по-тихому, друзья кусок выдирают из сердца, даже если это не видно. Микаэль скучал, Микаэль удивлялся, но страдать, как девица на площади, он не хотел.

Он достал из кармана серебряную монету и уже хотел было бросить ее девчонке-нищенке у ограды, да только взглянул на ее лицо, покрытое грязным капюшоном, и ахнул.

– Сольвег, – слетело с его губ, и он выдохнул. – Сольвег Альбре! Ты ли это?

Нищенка подняла свою голову. Подол ее платья был весь в грязи, один рукав был разодран, пыльный плащ с дырками покрывал ее худые плечи. Она мало походила на ту надменную красотку, на ту, что вошла в залу родового поместья в зеленом шелке, в изумрудах в ушах, а улыбка кривила губы. Она и сейчас улыбнулась ему. Или это был оскал, он так и не понял.

– Микаэль Ниле, ну что за встреча, – протянула она. – Ну что же стоишь. Взыщешь долги отца с его дочери? Смотри, что у меня есть, – она пошарила по карманам. – Завядшие цветы, клочок бумаги, да стеклянное колечко – скажешь дрянь-товар, но возьми, не стесняйся…

Ветер подул из-за угла и откинул чуть плащ с ее плеч. Микаэль мельком увидел, что на спине платье висело клочьями, мелькнула лопатка, белоснежная кожа. Он слегка покраснел и помотал головой. Сольвег деловито разбирала пряди волос, будто пальцами могла их распутать.

– Он прислал мне письмо, – продолжила она. – Твой дружок. Твой бесценный рыцарь. Он расторгнул помолвку и не осмелился прийти даже лично. Мерзавец. Месяц молчания и вот вам прекрасные новости. Трус. А он думал, я руки ему должна целовать, что меня продали. Как скот бессловесный. Как бы не так.

Сольвег продолжала браниться. Микаэль думал. Рыцаря он знал слишком давно и слишком хорошо. Тот был весьма щепетилен в вопросах хорошего тона. Сольвег – дура и стерва, бесспорно, но сейчас она очень даже права. И очень несчастна, судя по этому драному платью, по подолу в свалявшейся грязи. Микаэль почувствовал легкую жалость.

– Где твой отец, Сольвег? – спросил он.

– Ты все же хочешь взыскать долги? – красавица усмехнулась. – Нет отца. Уехал. Или во внегородские владения, или к королеве в Руад, или сел на ближайший корабль в Измар, к родне матери. С него станется бежать. Станется оставить дочь погибать в нищенстве и в бесчестье, даром что одно из них навлекла на себя сама. Но ты знаешь, Ниле, да я и не жалуюсь. Поделом и мне, и тебе, и рыцарю.

К ее горлу вновь подступили то ли рыдания, то ли смех. Микаэль, казалось, смутился. Перед ним почти рыдала не та, что он знал, почти нищенка. Голос его был неуверенным.

– Скажи, все так плохо? Ты, точно нищая на базаре. Это платье, этот наряд…

– Ах это… – Сольвег отмахнулась. – Не лей по мне слезы и не жалей меня, твоей жалости мне не нужно. Это платье служанки. И плащ ее. Надо было мне в город, а зачем – не скажу, не твоя это забота. А что выгляжу, как бродяжка – так меня не слишком тепло приветили на дороге.