Из меди и перьев

Она приложила руку к забору. Даже если встать на цыпочки, она не доставала до верха, чтобы подтянуться. Ни дерева рядом с достаточно длинными ветвями, чтоб кончались на той стороне. Она отошла еще чуть дальше. Что ей оставалось делать? Начать кричать во всю глотку «Эберт, рыцарь мой, выходи»? Сбежится народ, сбегутся слуги – но рыцарь не явится. Она сомневалась, что он вообще может встать нынче с постели. Она глубоко вздохнула и прикрыла глаза. Это ведь быстро. Никто не заметит и заметить-то некому. Она почувствовала зуд в лопатках, привычное жжение кожи на руках, когда те стали покрываться перьями вместе с телом.

Кая открыла глаза. Вот забор, вот окно Эберта. А справа от нее кроха-мальчишка лет четырех возился в дорожной пыли. Он поднял на нее взгляд, а она не отвела своего. Сердце дрогнуло и пропустило удар, уголок губ истерически дернулся вниз. Она его не заметила. «Гибель я принесу в твой дом, милый рыцарь. Не одну и не две. А многое множество.»

Она взмахнула тяжелыми крыльями, перелетела через забор и опустилась в дальнем уголке сада. Перья стали истончаться, снова ветер коснулся кожи, она услышала топот маленьких ног по дороге. Кто поверит ребенку, скорее всего надерут ему уши. Только б было все так.

Дверь черного входа распахнута настежь. Кая-Марта проскользнула в его темноту – в этом доме она была часто и знала, как проскользнуть незаметно мимо расторопных кухарок, знала, как смешаться со стайкой глупеньких горничных, знала, где углы потемнее. Ноги ее еле держали, руки дрожали так, что она до белых костяшек сжимала перила на лестнице. Вот и последний пролет, вот и комната рыцаря. И спальня, и большая гостиная, и кабинет, забитый доверху книгами. Сквозь приоткрытую дверь проскальзывал утренний лучик солнца.

– Ты слыхал, что творится в городе, Эберт?

Сердце Каи-Марты упало, рыцарь был не один. Она прильнула к щелке и постаралась разглядеть, чей голос ей послышался только что. Он был взволнованный и знакомый, до боли знакомый, только после всех ее злоключений в голове перепуталось.

Вон рыцарь сидит в своем бархатном кресле. Он похудел, он так отощал, что кресло кажется больше. На столе стоит огромная чашка, от нее поднимается пар, только он ее и пальцем не тронул. На ноги небрежно наброшен выцветший плащ. Разгар лета, а ее рыцарь все мерзнет. Он не согреется, нет, уже не согреется, это холодом из могилы на него потянуло. Она посмотрела правее. Ну конечно, кто же еще. Ниле. Микаэль. Тот, кто разгадал ее первой, тот, кто погонись за Сольвег она, а не Морелла, пристрелил бы ее. Пристрелил бы самой твердой рукой. Что-то он выскажет ей, когда она зайдет в эту комнату. Говорят, что повинную голову меч не сечет, да вот только по ней все мечи королевства рыдают.

– А что происходит в городе, Микаэль? – устало ответил Эберт, сонно жмурясь на солнце. – Все последние дни… Все последние дни я говорил с душеприказчиком, ты верно слышал. Распродать корабли, отдать и дело, и дом брату Лоренсу. Знаешь, в последние дни стало так просто, зная, что недолго осталось.

Послышался удар кулака по столу. Ниле ругнулся и потер ушибленные костяшки.

– Ты и думать забудь говорить о своей смерти, приятель, – с жаром перебил он его. – Не хочу я об этом слышать, не буду. Нет этой смерти, нет. Мы что-то придумаем. Я своими руками придушу эту сволочь, если потребуется. А из перышек сделаем знатное чучело. Толкнем потом охотникам на чудовищ, а на монетки закатим пирушку в Олате у Толстого Герцога, как в нашей юности. Мы молоды, Эберт, мы так еще молоды. Нам ли думать о смерти.

– Не нам. Только мне, – Эберт мягко улыбнулся, а она так давно не видела этой улыбки. – Тебе надо думать о матери, о Каталине. О своих торговках персиками на площади. О моей… О Сольвег, подумай еще немного о Сольвег. Я слышал, вы каким-то чудом сдружились, она даже живет в твоем доме.

Кая почувствовала, как голос рыцаря ощутимо напрягся.

– Если после того, как уйду, у вас что-то получится, то позаботься о ней.

Снова раздался удар по столу, и Микаэль уже внятно и грубо выругался.

– Если ты сейчас же не закончишь, я вызову тебя на дуэль. На кулаках. То есть, просто говоря, расквашу тебе нос. За всю твою глупость. Мне твоя Сольвег вообще не сдалась. Она мой друг, просто друг, может, близкий друг и живет у меня как подруга, учит Каталину плохому. За все это время мне ни разу не захотелось ничего большего, чем напоить ее чаем со сливками и пожать ей ладонь. Перестань ревновать, Эберт. Ко мне. Ты выглядишь глупо.

– Я ревную? – Эберт озадаченно взглянул на него. – Я правда ревную?

– Да, дорогой сир рыцарь, сколько же открытий вам принес этот день. Не делай так больше. Я на Сольвег не претендую.

– Как скажешь, – Эберт замолк. – В любом случае у тебя и без меня много забот. Как же игра в шахматы с Марией-Альбертой?

Микаэль помрачнел.

– Именно поэтому я и спрашивал тебя, знаешь ли ты, что творится на улицах. Мария-Альберта мертва.

– Мертва?