Из меди и перьев

А на следующий день слух о гибели Марии-Альберты, слух о начале войны. Кая знала, зачем это ему. Понимала, пока судорожно запихивала свои скудные пожитки в крохотный узелок. В этой войне не будет ни правых, ни виноватых, ни выживших, ни проигравших. Их погибнет столько, что не рады будут ни горцы, ни люди короны. Всех сметет, все останутся рыдать над своими убитыми. А потом, говорил Морелла, он найдет остальных. Вернется на остров Серебряных шахт, освободит всех из клетки – он говорил это и раньше, Кая слышала это. Освободит он только их не ради спасенья, ради войны с человеческим родом. И хочет он новое королевство, свое, для птичьих людей. Так смешно. Кая-Марта вспомнила все обиды и горести, вспомнила беды Мореллы. Он не хочет мира, не хочет, чтобы ему пожимали руку при встрече, не хочет, чтобы его не боялись, и любовь ему не нужна. Не равенство, не поддержка – только власть, только личная выгода, только кровь чужая, горячая.

Да, Магнусу этого она не сказала, хоть любовь умерла в ее мыслях, лежала в сердце ненужным потерянным грузом. Когда выбралась из-под холма, ей хотелось бежать, спотыкаться, ползти к смутной свободе. Да, Улаф нашел бы ее, рано иль поздно, призвал бы к ответу. Но стоило ведь попытаться отыграть у отчаяния хоть пару месяцев тихой жизни. Она пробежала немного к югу, уже на горизонте снова мелькнул отрог Синих гор – а потом она повернула обратно. Шла всю ночь и лишь совсем ранним утром задремала в той самой канаве.

Разбудили ее бедные торговки, открывавшие дешевые лавки возле стен городских. Запах пирожков с не очень свежим мясом и ругань кожевников, идущих в артель, прогнала все ее темные беспокойные сны. Кая отряхнула испачканное платье. Попыталась прикрыть распущенными волосами разорванную ткань на спине, работу Магнуса. До дома Гальвы было далековато. Ей пару часов, спотыкаясь, идти по городу и плутать. Доберется как раз, как проснется привратник. Может, и не погонит ее поганой метлой.

Что она скажет рыцарю, Кая не знала. Извиниться? Она почти что убила его, выпила жизнь, сердце на части разбила. Явиться на пороге со словами раскаяния посреди бела дня? Так нелепо. Нелепо и странно. Морелла с Улафом все сделали нелепым и странным, потому она здесь.

Внимания на нее не обращал никто. Мало кто может признать в нищенке с разодранным платьем ту Каю-Марту-рассказчицу, которая продавала им травы и пироги, и сказки плела, точно нитками. Через пару часов солнце уже поднялось высоко, а она сбила в кровь себе пятку. Кто-то из бедных ребятишек, играющих в дорожной пыли, тыкал в нее пальцем и хохотал. Она даже не слышала. Вот и дом семьи Гальва, вот и дом ее бедного рыцаря, и ворота огромные. Она ни разу не заходила в ворота. Ни разу не шла досюда пешком, всегда перепархивала, а ночью ее и не видно.

Она, как могла, убрала свои белые волосы в косу, стерла грязь со щеки. Костлявый кулак неловко постучал в дубовые двери. Послышался скрип крючка от дверцы окошечка. Оно распахнулось. На нее смотрел недовольный седой привратник. Он оглядел ее с головы до пят и прищурился.

– Сир Эберт не раздает милостыню и не привечает бродяжек. Пошла, пошла отсюда подальше, не стой под воротами. Не позорь имя хозяина.

Окошко захлопнулось, сморщенное лицо исчезло. Кая пошарила по карманам. Узелок со всем ее скарбом так и остался в той пещере. Она нащупала сквозь ткань платья завалявшуюся брошь, что ей когда-то подарил Морелла. Сейчас она точно руки жгла, ее хотелось выкинуть поскорей. Брошь она никогда не носила, только в кармане – та была довольно уродлива, но вот жемчуг на ней был самый настоящий. Она сжала ее в кулаке и вновь постучала. Окошко открылось.

– Я не нищенка, – быстро сказала она и протянула старый подарок. – Может, добрый господин захочет это взять в награду за помощь?

Морщинистая рука схватила подачку и повертела ее между пальцами. Затем исчезла.

– Мало, что нищенка, так еще и воровка, – послышался радостный говор – видно брошка пришлась по вкусу. – Проваливай вон отсюда. А то крикну гвардейцев.

Окошко снова закрылось. Кая в бессильной злобе пнула ворота, потом зашипела от боли. Она посмотрела вниз по улице. Было так тихо и не было ни души. Сверху доносились крики торговцев, суета, но она их не видела. Она прошла чуть дальше, чтобы сторожка привратника осталась по левому боку. Забор невысокий, совсем невысокий. Она без труда припомнила, сколько раз перебиралась через него, когда навещала рыцаря. Ночью это было так просто – кто увидит на темном небе и в кроне деревьев большую крылатую тень? Все спят. Все спокойно. Только дыхание спящих слышно по комнатам, а сейчас солнце уже высоко, хоть и раннее утро, летнее утро.