Из меди и перьев

– Кая, довольно. Не сейчас. Сейчас не время для твоего волшебства, – он устало опустился на садовую скамейку рядом с маленьким прудиком. – Не время. Сегодня я живой, в последний раз, мы так договаривались. Еще даже не полночь. До полуночи я еще принадлежу людям, как прежде. Принадлежу ей… Ей. Кая, не тебе! Сейчас ты не убаюкаешь меня сладкими словами, хотя видит Создатель, я бы так этого хотел. Я устал, Кая, да. Но твоими стараниями отдохну я только в могиле. На мягком ложе с мертвыми белыми лилиями на груди. Вот тогда ты возрадуешься.

Кая стояла рядом с ним, прямая, как стрела. Волосы под стать белому шелку падали на бледное лицо. Если и была она птицей, то сейчас походила на белокрылую голубку. На королеву из снега и инея, которая не понимает и не может понять человека – сердце изо льда у девицы, надо ждать тепла и лета, чтобы вся стужа ушла безвозвратно. Она присела рядом с ним. Хотела положить его голову к себе на колени, но он вырвался.

– Не сейчас. Еще не сейчас. Повремени хоть немного.

– Ты сам просил меня, помнишь? – сирин говорил спокойно и ровно, и голос ее, точно колокольчик медный. – Ты сам просил показать, рассказать, доказать, что ты неправ и несчастен. Что сердце твое, точно черствый хлеба ломоть, им не накормишь голодного. Вспомни, каким ты был. Бумаги, счета, купчие на корабли и товары. Мелких радостей ты не знал, не знал и больших. Любви не ведал, не знал, для чего рыцарю биться с могучим драконом. Моими песнями ты теперь все это знаешь.

– Не такою ценой, – проскрежетал зубами рыцарь. – Не моей тоской расплатиться. Не моей жизнью. Ты обманула меня, Кая-Марта. Подловила.

Она убрала прядь темных волос с его лба, мокрого от выступившего пота.

– Разве винят медведя или волка за то, что задрал он овечку?

Эберт поднял на нее взгляд. В нем билась бессильная злоба и ярость.

– Не винят, Кая-Марта. Но выходят на них – с топорами, вилами и огнем. Мне кажется, ты это знаешь. Знаешь не понаслышке.

Лицо Каи вспыхнуло, она отдернула руку. Микаэль увидел на лице Эберта кривую усмешку.

– Все твои сказки – обман, дорогая. Думаешь, я был неспособен на любовь? Думаешь, я был неспособен даже на братскую дружбу? У меня был Микаэль и был он мне братом, которым даже Лансу никогда и не стать. Что, не такой уж я бессердечный. А любовь? Я не романтик, да, я не могу красиво говорить о том, чего не было у меня, я не понимал и не оправдывал мать, сбежавшую от отца. Ланс мне сказал, что была она с ним очень несчастна. Но мудрые, уважаемые люди говорили, что в каждом есть это семя – любви, доброты, сострадания, если захочешь, сможешь его взрастить – отчего же им не поверить? Я не был противником любви. Не был и противником сказок, высоких чувств и сильных порывов. Я лишь не знал, не понимал их, Кая, время к тому не пришло, мое сердце не было мертвым. Оно дремало, как дитя в колыбели, а ты выкрала обманом его из нее и разбудила не там, где положено.

– О чем ты говоришь, мой рыцарь? – холодно спросила Кая.

Эберт замолчал на целую минуту, а Микаэль слушал, развесив уши. Он знал рыцаря почти с детства, с того времени как они были мальчишками и лазили через ограду училища в город, на волю. Подбивал на это он, Микаэль, но все равно. Таких слов он от рыцаря не слышал никогда. Даже когда нечаянно в юности впервые напоил его вином.

– Ты видела, что в тот день я был подавлен и сломлен, – продолжал Эберт. – В тот день, когда она меня обманула. Я не любил ее, но надеялся, что мы с ней сможем поладить. Что однажды моя рука будет тихо лежать в чьей-то еще без вопросов и требований. Этого не случилось. Я не знал этого в тот миг, но ее нелюбовь ко мне нанесла удар по моей душе. Незаметную глазу царапину, но отравленным лезвием. К тому моменту, как пришел я к тебе, яд уже растекся по венам. Свое растение в сердце из семечка, что у каждого есть, я не взрастил. Знаешь, кем почувствовал я себя? Пустыней бесплодной. Когда расколется мир, когда начнутся войны и будут сжигаться леса, никто и не вспомнит о ней. Кому есть дело до мертвецов. Точно веревкой сжимало горло мое, и мертвецом я быть не хотел. Я рыцарь, Кая-Марта, купленный рыцарь, меня посвятили за деньги отца. Я никогда не защищал слабых, не боролся с чудовищем, не защищал королевство, что стало мне домом. Не ехал по зову сердца, по зову чести куда-то в ночь на верном коне. «И ехал рыцарь не день и не два, и звезды вели его ночью.» Это не про меня. Нет у меня путеводной звезды, а мне хотелось ее. Я нашел бы ее. Нашел бы сам, но попал в твои когти. И в том твоя радость.

– И твоя печаль, мой рыцарь. Уже полночь. Приляг ко мне на колени. Твой день окончен, – она гладила его по прямым волосам, запускала худые белые пальцы в темные пряди. Микаэль смотрел на это и его трясло от ярости. – Ты ведь сам пришел ко мне. Не так уж и плохо тебе со мной, столько я тебе показала.

– Все ненастоящее, – прошептал рыцарь, зарываясь лицом в складки ее платья. – Все как обертка на старой коробке конфет. Откроешь, глянешь внутрь, а там все истлело в труху.

– Как и ты.