Из меди и перьев

– Остынь, я здесь вовсе не для того, чтобы вновь подкидывать свои чувства под твои прелестные ножки, чтобы ты их топтала. Конечно, не стоит оно того. Но ты сказала, что будешь мне другом. А мне, признаться, не все равно, будешь ли ты жить или останешься лежать в канаве без сердца в груди, так что слушай меня и не будь большей дурой, чем ты есть, Сольвег, – он оглянулся и продолжил. – Тебе надо опасаться сирина. Я знаю, кто он – встретился со старым другом в таверне, потолковали, много интересного может налепетать человек с пьяных глаз. Я хочу предупредить тебя, Сольвег. Я убью ее, но до тех пор прошу, сиди дома, я…

– Сольвег? – раздался голос за ними. – Сольвег, ох, я помешал?

Магнус поспешно отпрянул назад в тень и скрылся за дверцей для прислуги. Слуха Сольвег снова достигли шум музыки, голосов и шагов из зала. Она подняла глаза, а дыхание до сих пор не пришло в норму.

– Я искала тебя, – проронила она, глядя на стоящего перед ней южанина. – Давно не была я так рада твоему появлению. Ты спугнул его, спасибо за это.

– Ты ведь помнишь, если тебя кто-то обижает, тебе стоит только сказать, – Микаэль с подозрением посмотрел на дверцу под лестницей. – У меня отличные отношения с гвардией Совета, так что… Твой назойливый ухажер может очень скоро оказаться на дальних рубежах королевства, если захочешь.

– Я хочу сама оказаться на дальних рубежах королевства, – Сольвег поправила на плече сбившийся во время борьбы рукав. – С кошельком, полным золота и купчей на дом.

– Как и все мы. Хотя нет, не все.

Микаэль толи кашлянул, толи крякнул и закатил глаза.

– Что еще?

– Чем дальше, тем интереснее, дорогая. Ты ведь помнишь жену Ланса?

Она помнила пухловатую и глупую простолюдинку с ребенком на руках, которая все кудахтала о своих бедах и металась, точно канарейка по клетке. Ничего, признаться, особенного.

– Помню, печальная и напуганная особа.

– Теперь она вся лучится от счастья. Столкнулся с ней возле стола с пирожными с клубникой. К слову, ты должна их отведать, крем на линдемских взбитых сливках, а шоколад…

– Микаэль!

– Да, прости. Так вот, наша Одетта рассказывает всем и каждому, что Эберт за бесценок отдает корабли и свою часть дела Лансу, да вдобавок уже заверил у стряпчего завещание, по которому и дом, и земли к брату отходят. Согласись, двадцать четыре года – немного не тот возраст, когда тянет писать завещания. Если ты, разумеется, не на смертном одре.

Сольвег попыталась высмотреть в толпе рыцаря, но не нашла его. Видно, он ушел с Каей.

– Мне всегда казалось, что корабли, дела, товары – это единственное, что греет его холодное сердце.

– Так и было, – Микаэль поджал губы, вид у него был растерянный, а в глазах ни единой смешинки. – Все то время, что я его знаю. Он отдает без возврата все, что когда-то приносило ему радость. Раздает имущество, дом. Да еще этот бал. Что это как не…

– Прощание, – закончила за него Сольвег, и отчего-то в душе похолодело.

– Именно, – южанин кивнул. – И дело наше плохо. А ты все мне никак не поверишь, глупая женщина.

– Кая-Марта здесь, – безразлично проговорила она, жмурясь в темноте от света люстр в зале. – Он пригласил ее. Зачем ему приглашать ее, если она его мучает. И он сказал мне, что твое письмо его не удивило.

Микаэль изменился в лице.

– Кая здесь? – он поспешно шагнул прочь, но потом все же обернулся. – Зачем? Затем, что это наш Эберт, Сольвег. А он, как ты знаешь, полный осел. Он холоден, как медуза у берега, но на наше несчастье, в нем от матушки осталась нелепая тяга к дурацким красивым жестам. Не думал, что это скажу. Но сжигать бы в камине все эти легенды да сказки с балладами. Или держать их подальше от таких блаженных, как наш глупый рыцарь.

Глава XXVII

Микаэль проталкивался через толпу разряженных дам и кавалеров, наступал на подолы юбок и сапоги, расшаркивался, рассеянно сыпал извинениями и вертел по сторонам головой. Бесполезно, вокруг были только шелка разодетых женщин да яркий свет сотен свечей в тяжелых люстрах. Так проходили балы в высшем обществе – гости веселятся, а о хозяине ни слуху, ни духу, кому он нужен теперь, когда на столах прекрасная выпивка и закуски.

«Где же ты, никчемный осел! – бормотал южанин, обшаривая каждый угол зала и лестниц. – Дались тебе эти птичьи сказки. Далось тебе это волшебство, будь оно не ладно, ты же к нему не готов. Ни один смертный к этому не готов, к этим песням, словам и рассказам. Текут тягуче и залепляют и уши, и нос, и глаза – не вдохнешь и не выдохнешь. Читал бы сказки матери, когда было можно, ходил бы со мной на причал любоваться ночами звездами – и все было б отлично, все было бы здорово. Ох, Эберт. Ты был умнее, когда был холодной селедкой без единого порыва души человеческой. Что мне теперь с тобой делать? Отзовись, глупец!»