Процитировав строки басни «Сочинитель и Разбойник», Греч тем самым связал её персонажа с Вольтером. Пройти мимо такого очевидного политического демарша Вяземский не мог: нельзя, уверял он, отдавать «преимущество разбойнику перед сочинителем». Патриотизм Вяземского не позволил ему спокойно смотреть на антипросветительские тенденции в баснях Крылова: «Не рано ли у нас смеяться над философами и теми, которые читают, выписывают, справляются, как указано в басне».
Судя по тому, что суждения, подобные позиции Вяземского, имеют место быть и в наши дни, к его фразе напрашивается вопросительный знак. Кстати, французский перевод басни Крылова, появившийся в Париже в 1823 году, вызвал полемику во французской критике. Она тоже увидела в Сочинителе намёк на Вольтера. И что же Крылов?
В ответ на упреки французской критики он… стал отрицать применение его басни к Вольтеру и говорил, что «и в голове у него не было» «метить в Вольтера». Из осторожности не решился отстаивать свою антипросветительскую позицию. Хотя и продолжал заявлять её в других своих баснях: в уже упомянутой «Огородник и Философ», в басне «Свинья», где невежда Свинья подрывала корни Дуба, чтоб свалить его и достать желудей, в басне «Червонец», в которой пояснял мораль в её первых строках:
Вместо государства Благоразумия, о создании которого писали просветители, понимал Крылов, в результате совершённой революции, у которой обнаружился разрушительный характер, стали появляться государственные структуры ещё большего угнетения человека. Другими словами, реальная жизнь опровергла идеи просветителей. Возникли резонные вопросы о роли просвещения, науки и книжного знания, о смысле человеческой деятельности и о путях к благополучию и процветанию человечества помимо революции.
Парадоксально, что на эти великие, серьёзные и глубокие вопросы, вставшие перед некогда радикальным Крыловым, литератор стал отвечать не в жанре «высоком» – эпической поэмы, трагедии или философской оды, а в жанре «низком» – басни. Тем самым явив миру истину, что нет жанров высоких и низких.
Первой басней, прикоснувшейся к этой философско-социальной и нравственной проблематике, стала «Лягушки, просящие Царя» (1808). Мораль, имеющая философское толкование причин кризиса просветительской мысли, оказалась следующей: умозрительные идеи, оторванные от жизненного опыта, пагубны и всегда готовы обернуться злом и бедствиями.
В развитие размышлений Крылова появилась басня «Безбожники» (1813), в которую Крылов вложил мысль, что нарушение естественного исторического процесса, «очарованность» умозрительными теориями «мнимых мудрецов», призывающих к разрушению, к разрыву с традицией и историчесаким опытом, с привычными формами правления и государственного устройства, гибельны. Таков был своеобразный итог-приговор баснописца наполеоновской эпохе.
Нет, Крылов не отрицает пользы разума. Он учит различать идеи ложные и истинные, бесполезные и полезные, мёртвые и живые, безнравственные и нравственные. Значение идей, будь то в науке, политике, культуре, как и разума вообще, не следует ни преувеличивать, ни приуменьшать. Крылов утверждает: своеволие человеческой мысли искажает понятие о просвещении, науке и оборачивается «безумием», гибельным для людей. «Дерзкий ум», навязывающий свою волю другим, совершает насилие, которое в конечном итоге становится злом.
Мораль басни, имеющая опять же философское толкование: мысль, зовущая к новым, более совершенным общественным отношениям, – благо, но она должна поверяться реальностью повседневной жизни.
Тут уместно будет упомянуть любопытную запись, которую оставил в записной книжке Николай Иванович Гнедич.
Но прежде, забегая немного вперёд, несколько слов о самом создателе русской «Илиады». Судьба сведёт Крылова и Гнедича, как говорится, ближе некуда. Они будут коллегами по службе в Императорской Публичной библиотеке. Станут жить – так получится, потому что обоим будет положено служебное жильё, – в одном доме, и квартиры их окажутся расположенными точь-в-точь одна под другой. Всем было известно, что одна и та же лестница мимо квартиры Крылова на втором этаже вела наверх, в квартиру Гнедича на третьем. Живя по соседству, два переводчика, можно их и так назвать, иностранной словесности на русский, два поэта, два ярких собеседника подружатся, хотя Николай Иванович был на 15 лет младше.