Иван Крылов

«Отдай, душенька Варвара Васильевна, письмо, приложенное к сему, князю Григорию Александровичу. Хочется, душенька, один раз в жизни испытать мне опытом дружбу твою ко мне… Я письмом просил вчерась князя, чтобы он вошёл в моё состояние и исходатайствовал мне чин бригадира… Надобно для моего счастия, чтобы князь Григорий столько же захотел сделать мне милость… Но на сие я не столь счастлив, чтобы сам собою мог довести. Чем преданность моя к нему более стремится, тем меньше, может быть, примечается она. Отдав письмо, приложенное ему, употреби свою просьбу обо мне столько же, сколько ласка твоя и любовь ко мне тебе позволит; я сегодня ввечеру в город буду и тебя увижу; увижу также и то, что вправду ли ты любишь меня или нет».

Правомерно предположить, что жених откровенно рассчитывал на недвусмысленные отношения Потёмкина и племянницы. Новую должность для будущего мужа Варвара должна была получить, воспользовавшись именно любовью к ней не дядюшки, а мужчины. Не судите Голицына строго. Подобное поведение не казалось в среде придворной знати и фрейлин чем-то недостойным и ужасным. Для карьеры и достижения чинов многие шли и не на такое. Примеров тому великое множество.

Жених рассчитывал не напрасно. Потёмкин не нашёл в поведении Голицына ничего зазорного. Так было принято. Он и далее постоянно благоволил мужу своей племянницы. Не только исполнял при случае просьбы о протекциях, но вместе с императрицей стал восприемником первого сына Голицыных, названного Григорием.

Когда Голицыны обосновались в усадьбе Зубриловке, собственных средств на обустройство дома, его украшение произведениями искусства, собирание библиотеки не всегда хватало, и тогда в своих письмах Сергей Фёдорович неоднократно просил Потёмкина оказать материальную помощь для «избавления от разорения жены и семерых несчастных детей», для спасения имения, как он писал в одном из писем.

Дядюшка и племянница оставались близкими родными людьми до конца жизни светлейшего князя. Тон писем Варвары к Потёмкину сохранялся всё таким же игриво-интимным: «Целую ручки твои; прошу тебя, папа, чтоб ты меня помнил; я не знаю, отчего мне кажется, что ты меня забудешь – жизнь моя, папа, сокровище моё, целую ножки твои». Порой в завершение следовала подпись: «Дочка твоя – кошечка Гришинькина». «Гришинька» продолжал «кошечке» покровительствовать и завещал ей село Казацкое и другие имения в Новороссии.

Имение Зубриловка не было родовым. Князь купил эти земли в 80-х годах XVIII века. Вековое «благородство» позволяло Голицыну даже в просьбах к всесильному фавориту быть слегка ироничным. Но шутить надо в меру, понимал он, чуточку подобострастия нисколько не помешает: от него у тебя не убудет, а прибыть может. Это было для него главным: князь не был чужд благам. В 1786 году, когда среди вельмож «распределяли» земли в Саратовском наместничестве, он просил Потёмкина «яко благодетеля, всех оной награждающего пошарить по планам и побольше и получше ему отвести, коли можно с рыбными ловлями, ибо, по болезни своей, сделал обещание по постам не есть мяса, то следственно, только должен буду есть, коли своей не будет рыбы, один только хлеб». Так что места, отведённые ему по обоим берегам Хопра, покоряли своей необыкновенной прелестью: поросшие лесом холмы, луга, покрытые травой в человеческий рост.

Тот же Вигель вспоминал, что и в столице, и в деревне Голицын жил широко. Только дворовых в Зубриловке – около шестисот человек, ворота настежь, и в имение часто наезжали окрестные дворяне. Соседи, конечно, ему не ровня, мелкие, но, не обременяя собой, предовольны, когда хозяин скажет им два-три приветливых слова, отчего у князя на душе тепло делается.

Что касается душевных качеств Варвары Васильевны, то тут мнения современников расходятся. Ф. Ф. Вигель считал, что «сильные страсти, коих вследствие дурного воспитания она никогда не умела обуздывать, дали её лицу весьма неприятное выражение». Узнав, что Павел I отстранил мужа от службы, она пришла в неописуемую ярость: «Столь ужаснейшего гнева я ещё никогда не видывал, – пишет Вигель, – он превратил её в фурию. <…> Она проклинала царя, всех, народ и войско, которые ему повинуются, и успокоилась только от изнеможения сил».