Иван Крылов

Подтверждение вывода о политической неблагонадёжности Белинского можно найти в дневниковой записи М. А. Корфа, однокашника Пушкина по Лицею, умного придворного, искренне преданного царю и монархическим устоям. Исходя из того, что пишет человек не литературной среды, оценка Белинского достаточно расхожая, основанная не на собственных наблюдениях, а на разговорах окружения, то есть придворного круга:

«Умер ещё, в чахотке, молодой писатель Белинский, в котором много было дарования, много мысли, и никакого не только учения, но почти и образования. Он посвятил перо своё исключительно критике, и, под гнётом нужды и болезни, вышел из него род злобного демона, ниспровергавшего все установившиеся давностию славы, издевавшегося над всем существующим и обычном и стремившимся к общей ломке…»

Выражение «стремление к общей ломке» воспринимается здесь как замена смежного по смыслу слова «революция». Именно это стремление разглядел Белинский в баснях Крылова, что дало ему основание назвать его создателем «русской басни», которая воплощала языковую стихию национального самосознания, и прежде всего самосознания простонародного.

Разговорно-просторечный стиль повествования, явственно дающий о себе знать в хрестоматийных баснях Крылова «Демьянова уха», «Кот и Повар», «Крестьянин в беде», «Крестьянин и овца», «Волк и Ягнёнок», «Пёстрые Овцы», «Лиса строитель», «Лев на ловле», «Щука», «Волки и Овцы», «Рыбьи пляски» и многих других, позволял Белинскому, как он считал, эффективнее вести пропаганду кардинального и безвозвратного изменения морального и социального мировоззрения молодых писателей и мыслителей своего времени. Потому что каждая басня Крылова бросала отсвет на широкое сатирическое отображение реальной практики тех социальных отношений в их самых различных аспектах, которые господствовали тогда в России. Одна басня за другой создавали «сериал», который обогащал общую сатирическую картину крепостнических нравов.

Надо ли удивляться упоминанию А. И. Герценом в одной из статей, что в конце царствования Николая I некий цензор требовал запрещения ряда басен Крылова как политически вредных.

А почитатели Грибоедова припомнят знаменитую реплику Загорецкого в «Горе от ума» о басенных насмешках «над львами, над орлами», которые «хотя животные, а всё-таки цари», которая подразумевала именно крыловские басни.

Сказать, что Крылов, сменив литературный антураж, продолжил свои «Письма духов» книжечками басен – будет вполне вероятной версией этого этапа творчества писателя. Который в силу разных причин устраивал всех.

Надо признать, что Крылов был не единственным, кто критику положения дел в России, причём с явно политическим оттенком, охотно практиковал на протяжении всей жизни, но при этом готов был смириться и горько философствовать в узком кругу.

Что он и делал в своих удивительных баснях.

Однако иной раз не сдерживался и отступал от «правила». Для него не было удивительным, что всерьёз сказанное им будет воспринято всего лишь забавной штучкой. Литературными и иными баталиями каждая его реплика не заканчивалась. Впоследствии многим оставалось разве что сожалеть, что не записали услышанное, а со временем оно в памяти не сохранилось. Редкие эпизоды всплывали через годы. Андрей Николаевич Муравьев[46], став автором книги «Знакомство с русскими поэтами», вспоминал:

«В доме родственной мне графини Канкриной, урождённой Муравьёвой, имел я случай познакомиться с другим знаменитым поэтом, баснописцем Крыловым. Небрежный в своей одежде, неловкий в телодвижениях, он был чрезвычайно забавен в своих речах, в которые нечаянно у него прорывались как бы некие афоризмы. Однажды за столом, когда долго говорили о сибирских рудниках и о том, что добываемое золото наших богачей лежит у них как мёртвый капитал, Крылов внезапно спросил: “А знаете ли, граф, какая разница между богачом и рудником?” – “А какая, батюшка?” – возразил граф. “Рудник хорош, когда его разроют, а богач, когда его зароют”».