Иван Крылов

«…басни Крылова, кроме поэзии, имеют ещё другое достоинство, которое, вместе с первым, заставляет забыть, что они – басни, и делает его великим русским поэтом: мы говорим о народности его басен. Он вполне исчерпал в них и вполне выразил ими целую сторону русского национального духа: в его баснях, как в чистом, полированном зеркале, отражается русский практический ум, с его кажущеюся неповоротливостию, но и с острыми зубами, которые больно кусаются; с его сметливостью, остротою и добродушно-саркастическою насмешливостью; с его природною верностию взгляда на предметы и способностию коротко, ясно и вместе кудряво выражаться. В них вся житейская мудрость, плод практической опытности – и своей собственной, и завещанной отцами из рода в род… Честь, слава и гордость нашей литературы, он имеет право сказать: “Я знаю Русь, и Русь меня знает”, хотя никогда не говорил и не говорит этого. В его духе выразилась сторона духа целого народа; в его жизни выразилась сторона жизни мильонов».

Будет небесполезным, прочитав эти хвалебные строки, задать себе вопрос: «Почему и за что тот, кто стал символом и знаменем либеральной интеллигенции, кто отрицал нравственную ответственность личности, заговорил вдруг о духе целого народа; в чьей жизни выразилась сторона жизни мильонов?» Здесь уместно сказать немного подробнее о самом Виссарионе Григорьевиче.

Белинский вызывал нешуточный гнев за то, что не находил никаких достоинств ни в Ломоносове, ни в Державине, ни в Карамзине, ни в Жуковском, отсюда и происхождение его знаменитой фразы: «Да – у нас нет литературы!» Про него говорили, что в отечественной литературе он признавал всего три имени: «Пушкин, поэт русский по преимуществу», к гармоническим звукам которого Россия жадно прислушивалась, Гоголь, произведениями которого он восхищался, и баснописец Крылов.

Чем же крыловская басня привлекла «Неистового Виссариона», в характере которого главной чертой, по словам Ивана Тургенева, было «стремительное домогательство истины»?

Белинский был литературным критиком демократического лагеря с ориентацией на западнические идеи. В наши дни можно услышать, что он даже опережал современную ему буржуазную мысль. Его, надо признать, меньше всего интересовала соотнесённость басен Крылова с классицистической и сентименталистской разновидностями жанра.

Нравоучительные произведения, осмеивающие общечеловеческие пороки и заодно дающие уроки столь же абстрактной общечеловеческой «добродетели», по большому счёту его тоже мало волновали. Зато острейшая социальная сатира, придавшая старому жанру басни новую эстетическую функцию иносказательного же, но остро критического изображения конкретных социальных пороков русской действительности, – это было именно тем, что привлекало революционного демократа.

Басни позволяли Крылову быть трибуном-публицистом. Крылов талантливо показывал, как хищники, крупные и мелкие (пусть представленные в виде Львов, Волков и Лис – народ разберётся, кто в чьей шкуре), беспощадны к своим беззащитным жертвам – Овцам, Зайцам и прочей мелкой твари.

Белинский, опираясь на басни, вскрывал механизм крепостнического «правосудия», основанного на господстве силы и на лицемерии. Ему удавалось заражать интересом к такой критике власти в её неприглядной наготе «прогрессивную» молодёжь. Не стоит удивляться, но как раньше Крылова, его «Почту духов», читали при дворе, так теперь власть читала «литературную критику» о его баснях.

Чем завершился первый «эксперимент», мы помним. Иного финала не могло быть и у второго. После известий о революционных событиях февраля 1848 года во Франции одним из первых III отделение открыло дело о журналах «Отечественные записки» и «Современник» (именно там обретали жизнь статьи Белинского).

Опасность Белинского, резкого в своих суждениях, власть видела (она была в этом уверена) в том, что сегодняшние читатели его статей завтра пойдут крушить государственную иерархию.