Иван Крылов

Так что тезис про «обыденную мораль», которая «отходит на второй план», здесь ничуть не случайна. Вопрос только, насколько предлагаемая концепция отвечает замыслу баснописца. Смею думать, что восхищения поведением Лисицы сам Иван Андреевич не испытывал и у читателей басни не стремился его вызвать.

Так же, как, например, вопреки логике в басне «Стрекоза и Муравей» он не добивался того, чтобы «подлинное сочувствие как раз вызывала бездумная попрыгунья, а не жестокий, тупой нравоучитель, обрекающий свою соседку (даже более того – кумушку), какая бы она ни была, на верную гибель: “так поди же – попляши”, то есть попляши от холода, который тебя убьёт, “погрейся” собственным теплом – единственным, что у тебя осталось. Смущённый таким оборотом дела, Измайлов в своём варианте знаменитой басни добавил заключительные строки: “Но это только в поученье ей Муравей сказал, а сам на прокормленье из жалости ей хлеба дал”. Выготский по этому поводу очень верно замечает: “Измайлов был, видимо, добрый человек… однако… весьма посредственный баснописец, который не понимал тех требований, которые предъявлялись ему сюжетом его рассказа. Он не видел, что сюжет и мораль расходятся здесь совершенно и что который-нибудь из двоих должен остаться неудовлетворённым».

Юридическое образование, приходится признать, наложило отпечаток на литературные воззрения и суждения Льва Семёновича Выготского. Но иногда почему бы и не побаловать себя знакомством с парадоксами «адвоката» Выготского (кажется, именно им намеревался стать он в юности), который предлагал при анализе художественного произведения исходить из того, что отношения между формой и содержанием – это не содействие, это борьба. И удачно то произведение, в котором форма одерживает верх. Именно в этом случае происходит некий энергетический выплеск, который называется эстетической реакцией. Эстетическая реакция – художественный продукт, возникающий из преодоления формой содержания. В этом случае мораль и впрямь «отходит на второй план».

Помнится, говоря о «Почте духов», я отметил, что, исходя из содержания, одни определяют жанровую направленность произведения сатирической, другие находят фантастической. Однако невозможно отделаться от впечатления, что фантастику «реальных» гнома, сильфы, ондины вполне можно заменить масками духов. То есть превратить всё в некий литературный маскарад. Для жанра, который избрал для себя Крылов позже, маски тоже приемлемый атрибут персонажей. Басня – равным образом форма литературного маскарада. Достаточно фантастических духов заменить сказочными зверями.

Классик

Как случилось, что работа в новом жанре резко изменила литературную репутацию Крылова? Ещё одна загадка Крылова.

Но издания его книг расходились огромными для того времени тиражами. Литератор, не так давно мечтавший стать хотя бы известным драматургом, чьи пьесы начали ставиться театрами, превращается в истинно народного писателя. Если первая половина его жизни прошла практически в безвестности, полной материальных проблем и лишений, гонений и бездомных скитаний, то в зрелости он окружён почестями и всеобщим уважением.

И это притом что для всех знавших его современников (легко убедиться, открыв воспоминания любого) Крылов – ленивый лежебока, лукавый обжора, обаятельный (впрочем, не для всех) неряха.

Он признаётся классиком ещё при жизни.

Поэт Константин Батюшков сразу же напророчил ему бессмертие.

Николай Гоголь назвал его басни «книгой мудрости самого народа».

Глубокое национальное своеобразие басен Крылова отметил Александр Пушкин.

Критик Виссарион Белинский в своей статье «Литературные мечтания» нашёл в русской литературе всего лишь четырёх классиков, поставив Крылова в один ряд с Державиным, Пушкиным и Грибоедовым. Так он написал в своей первой крупной статье. Было это в 1834 году. А шестью годами позже он опубликует статью «Басни Ивана Крылова», в которой признает, что тот «один у нас истинный и великий баснописец: все другие, даже самые талантливые, относятся к нему, как беллетристы к художнику». И подтвердит свою мысль серьёзными размышлениями о природе крыловского таланта: