Ив Сен-Лоран

Но все-таки страница была перевернута. Для Herald Tribune вывод был простой: «Спад бренда YSL — это конец целой эпохи». Девяносто шоу в неделю — Париж был охвачен головокружением. Черный цвет растекался пятнами на подиумах. От реалистических ремейков «Гибели богов» Висконти до сцен охоты в берлинском борделе черный цвет означал ярость. Моральное падение становилось эффектом стиля. Светлые волосы торчком, взгляд с капающей тушью, костлявая фигура с голым торсом под большим мужским пиджаком — внешний вид моделей в стиле готики 1997 года далек от божественных див с гибким телом от Сен-Лорана. Мартин Маржела, будущий сотрудник Hermès, позволил некоторым манекенщицам «сбежать» в «недошитых» костюмах с булавками, торчавшими из накладных плечей. Как объяснял модельер: «Проблема в том, что у нас нет времени мечтать». Жан-Шарль де Кастельбажак одевал Папу Римского. Жан-Луи, голливудский художник по костюмам, скончался. «Все еще задаются вопросом, как платье может держаться на ее теле, когда она поет и танцует», — говорил когда-то Жан-Луи о Рите Хейворт, которую он одевал для фильма «Джильда». Все задавали себе этот вопрос, кроме, быть может, Ива Сен-Лорана. Он единственный, кто знал эти невидимые уловки, что делали платье украшением гардероба, придавали телу его высшую силу, даже когда оно почти голое. Ив страдал от шумихи моды, как и не выносил тишины. «Он был в ярости, — вспоминал один знакомый. — Он хотел жить своего подиума, своих прожекторов, своего зала. Ив — человек сцены». Где правда? Она, несомненно, в противоречивом мнении Пьера Берже, кто определял Сен-Лорана как «революционера, соблюдающего приличия», и «возжигателя огня».

В июле 1997 года подготовка коллекции Высокой моды зимы 1997/1998 года проходила в приподнятой атмосфере. Журнал Dutch решил сделать специальный выпуск, посвященный Сен-Лорану. В пресс-службе подбирались фотографии для ретроспективы кутюрье и коллекция открыток Love. Ассистенты студии проходили с сокровищами в руках, как, например, золотой шлем, вышитый Лесажем. «Черный — это цвет, черный — это черта, которая дает линию на белой бумаге», — писал он в программке, что распространялась в отеле Intercontinental в июле 1997 года. Его коллекция «Ренессанс» прославляла женщин, возвеличенных живописной школой Фонтенбло[953], от Габриель д’Эстре[954] до Агнессы Сорель (портреты обеих были написаны Фуке[955]). Береты с перьями точно сошли с картины Гольбейна[956], чтобы пропеть новую оду черному цвету, который переливался в бархате, в тонком сукне и газаре. «Я обожаю разные цвета. Мне нравится золотой — волшебный цвет, чтобы окружить им женщину, это цвет солнца. Я люблю красный, агрессивный и дикий. Хищные цвета пустыни. Но черный цвет для меня — убежище, потому что он выражает то, что я хочу. С ним все становится проще, линейнее, драматичнее», — говорил кутюрье.

Катуша, польская принцесса, на время сезона стала музой модельера, такой надменной в смокинге, ставшем символом мастера. Прибыв когда-то в студию с длинными волосами, она пришла на дефиле с короткой стрижкой, так ему нравилось, точно возникнув из его эскизов. Она впервые появилась в мире моды в 1984 году и говорила о кутюрье: «Мы не можем ограничить его одним континентом. В глубине души я смею думать, что он немного африканец. Его взгляд обязывает к сдержанности поведения». Критика дефиле была не единодушной. В New York Times Эми Спиндлер немного злобно заметила, что каждое плечо весило примерно на «двадцать фунтов» меньше, чем обычно. Журналистка не включила Сен-Лорана в тройку лидеров, состоявшую из Готье, Лагерфельда и Лакруа… Для Сьюзи Менкес, наоборот, это была «исключительная, чистая, гармоничная коллекция. Момент благодати»[957].

Вновь, как обычно, гости вышли из отеля Intercontinental счастливыми, словно избавленные от мучительных зрелищ недели. Но не пресыщен ли он сам? Теперь только визуальные эффекты могли соблазнить модных редакторов, которые все больше боялись постареть и стремились всеми силами остановить время, насмехавшееся над ними своими крикливыми картинками. Никогда еще женское тело не казалось таким измученным. Похоже, что ад — это «бесконечное продление экстравагантной жизни», столь дорогое Томасу Манну. Нервное поведение и угловатые силуэты, маленькие головки со змеиными косичками, худоба обожествлялась, фиксируя все страхи «этой потерянной цивилизации», о чем говорил Пако Рабан, проповедник апокалипсиса. Александр Маккуин, скомпрометированный одиозным слухом, что он использовал человеческие кости для своей коллекции, выглядел теперь как дьявол в модном Доме Givenchy, нелюбимом группой LVMH. Пьер Берже подливал масла в огонь, говоря об Александре Маккуине и Джоне Гальяно, что у них «смехотворное поведение старлеток». На этом шабаше Высокой моды Париж праздновал трагическую любовь к безумию и изобилию. Через несколько дней после последнего дефиле все узнали новость: в Майами убит Версаче[958].